– Амир, – начал я, предварительно убедившись, что микрофон в наушниках отключен. – Самира такая же, как была всегда. Храбрая и сильная.

– Знаю, – кивнул он.

– К тому же она по тебе с ума сходит. И совсем не сама напросилась на все эти странности в своей жизни. Знаешь, как она постоянно тревожилась, что они могут испортить ваше с ней будущее. Ты уж поверь мне.

Он понурил голову. Ну просто вылитый щенок, которого оставили одного возле магазина.

– Я очень стараюсь, Магнус, но все так странно.

– Да, – был согласен с ним я. – И вот тебе ложечка взбадривающего. Дальше будет еще страннее. – Я включил микрофон. – Сэм?

– Мне был слышен весь ваш разговор, – крайне обрадовала меня она. Выходит, я все же не справился с управлением этим переговорным устройством. – Убью я тебя попозже. А сейчас приближается время вашего выхода.

– Эй, а Барри-то не заметит, что мы так вот просто исчезли на высоте? – полюбопытствовал я.

– Он смертный, и его мозг подстроится под обычные человеческие понятия, – явно не видела здесь никакой проблемы Сэм. – Он ведь знает, что люди не могут никуда деться во время полета на заданной высоте, и ко времени нашего приземления просто скорее всего о вас и не вспомнит.

Хэртстоун рядом со мной, отстегнув ремень безопасности, обвязал Блитцена своим шарфом так, чтобы получились лямки, за которые его можно было держать.

– Удачи, – пожелала мне Сэм. – Встретимся в Мидгарде, если, конечно… Ну, сам понимаешь.

«Если мы выживем, – дополнил я мысленно ее напутствие. – Если удастся вылечить Блитцена. Словом, если удача нам будет сопутствовать больше, чем в эти два дня и вообще когда-либо».

«Сессна» исчезла между двумя гулкими ударами моего сердца, и я обнаружил себя парящим в небе. Мои наушники были воткнуты в пустоту.

А затем я упал.

Однажды я узнал от Блитцена, что гномы никогда не выходят из дома без парашюта.

Теперь я понял, сколь мудро они поступают. Мы с Хэртом неслись, рассекая своими телами ледяной воздух. Я вопил во все горло, размахивая руками, а Хэрт с Блитценом за спиной, совершая изящнейшие нырки, наподобие ласточки, молчал и кидал на меня ободряющие взгляды: не волнуйся, мол, гном надежно упакован в противоударный полиэтилен.

Моим ответом ему были все те же вопли, которых он, естественно, не мог слышать, но в моем арсенале не было жестов для выражения хлестких и сильных ругательств, срывавшихся в тот момент у меня с языка.

Мы протаранили облако. После этого все пошло по-другому. Скорость падения постепенно снизилась, воздух стал теплым и благоухающим, солнце нас осветило со столь пронзительной яркостью, что сделалось больно глазам, и мы с мягким ударом приземлились. Свежескошенная трава под моими ногами спружинила, и я подскочил вверх, словно весу во мне было не больше, чем в каком-нибудь мячике. И меня, словно мячик или астронавта на Луне, стало при каждом шаге подбрасывать вверх.

Обретя наконец равновесие, я сощурил глаза от ослепительного и обжигающего солнечного света и начал оглядывать пейзаж, который простерся вокруг меня. Деревья, высоко протянувшие стволы вверх, большой дом вдалеке, зеленая от яркой травы равнина, – все, казалось, окутывал ореол золотого огня. И сколько я ни вертелся в разные стороны, меня не покидало ощущение, будто прямо мне в глаза направлен мощнейший прожектор.

Хэрт, схватив меня за плечо, вложил мне в руку какой-то плоский предмет. Темные очки. Я немедленно водрузил их на переносицу. Уф-ф! Глазам стало немного легче.

– Спасибо! – пробормотал я. – Здесь у вас что, все время так ярко?

Эльф мой нахмурился. Кажется, я недостаточно четко артикулировал, и он не смог прочесть моих слов по губам.

– Всегда, – подтвердил он после того, как я догадался ему повторить вопрос знаками. – Но ты скоро привыкнешь.

Взгляд его беспокойно метался по сторонам. Похоже, что Хэрт ожидал какой-то опасности.

Невдалеке от нас находилась большая усадьба, обнесенная низкими каменными стенами. За ними виднелась обширная территория размером с поле для гольфа, на которой росли высокие тонкоствольные деревья и было разбито множество цветочных клумб. Дом, находившийся в центре, впечатлял и своими размерами, и величием. Такой, знаете ли, особняк в стиле Тюдоров со свинцовыми переплетами окон и коническими башенками на крыше.

– Кто здесь живет? – прожестикулировал я Хэрту. – Президент Альфхейма?

– Нет, просто семья, – отозвался руками он. – Фамилия Мейкпис.

– Должно быть, важные шишки? – задал я новый вопрос.

– Элементарный средний класс, – пожал плечами Хэртстоун.

Я сперва засмеялся, но потом понял, что он не шутит. Если в Альфхейме такое доступно среднему классу, то как же живет здешний высший?

– Нам надо идти, – поторопил меня жестами эльф. – Я Мейкписам не нравлюсь.

Он поправил на плечах и на животе сбрую из шарфа, которая удерживала у него за спиной гранитного Блитцена, похоже, ставшего в Альфхейме не тяжелей туристического рюкзака, и мы легко зашагали вперед по дорожке.

Впрочем, «легко» – чересчур мягкое слово. С каждым шагом меня как пружиной перебрасывало вперед метра на полтора и приходилось себя осаживать, чтобы не запулиться гораздо дальше, иначе я со своими эйнхериевскими возможностями начал бы, чего доброго, с легкостью перепрыгивать через крыши особняков местного среднего класса.

Из этих особняков, насколько мне позволяли судить наблюдения, сделанные в пути, и состоял Альфхейм. Ряд усадеб, похожих на владения Мейкписов и окруженных весьма обширными территориями с высокими тонкоствольными деревьями, цветочными клумбами и фигурно выстриженным кустарником. На вымощенных булыжником подъездных дорожках сияли черным лаком люксовые внедорожники. В воздухе витал запах печеного гибискуса и новеньких долларовых купюр.

Как сказала мне Сэм, по курсу на Норвуд есть оптимальная точка сброса, чтобы выпрыгнуть. Теперь я понял, это действительно был прямой путь сюда. И если Нидавеллир, где мне уже пришлось побывать, оказался похожим на южную оконечность Бостона, то Альфхейм походил на богатые западные предместья моего родного города. Ну вылитый Уэллсли с его большими фешенебельными домами, пасторальными пейзажами, извилистыми дорогами, живописными бухточками и безмятежной аурой абсолютнейшей безопасности для всех тех, кто там обитает.

Минус Альфхейма в сравнении с Уэллсли – резкий солнечный свет, который, словно под сильной лупой, подчеркивал малейшее несовершенство. Любой жухлый листочек или увядший цветок в саду мигом бросался в глаза. Моя собственная одежда казалась мне неподобающей антуражу, а кожа чересчур пористой и изборожденной синими переплетениями вен. Ох, неуютно же ощущать себя в мире, который, по словам Хэрта, сделан из чистого света и воздуха!