— Я — куркуль? — не на шутку обиделся Василий Ивантеевич, так что даже концы его усов слегка обвисли.

В это время в кабинет к Чужаку заглянула молоденькая секретарша:

— Василий Ивантеевич, вам из Прохоровки звонят…

— Погоди, Елена! Скажи, пусть попозже наберут… — И, снова обращаясь к Полине, спросил напрямик: — Почему это я куркуль? Только ты не виляй, Полина, говори правду!

— Да была я на доке, там среди отбросов приметила несколько брусков…

— И что?

— Так ведь ты не продашь их?

— Зачем они тебе?

— Вот и правильно я тебе говорила: куркуль ты…

— Да погоди, погоди оскорблять-то… Ты объясни толком, ну, бруски. А тебе-то они зачем понадобились?

— Вот я и хотела побывать у тебя в доме, посмотреть, как ты живешь…

— Тьфу ты, черт! — разозлился Василий Ивантеевич. — Попробуй пойми бабу, если у нее что припрятано на уме… Дался тебе мой дом! Ну, если так уж охота — пожалуйста, приходи, только потом на меня не пеняй, что не предупреждал насчет жены.

— А у тебя в доме пол-то есть?

— А как же без пола? — удивился директор.

— Как… Вот у твоего родственника — Анатолия — пола в доме нет.

— Нету? Точно, нету. Так потому и нету, что он лентяй, ничего удивительного.

— Удивительно другое: если ты директор, почему не переживаешь о том, как твои люди живут? Короче говоря, если ты не куркуль, ты мне сейчас же выписываешь этих самых брусков.

— Так тебе же не бруски нужны, а — брусы! Это, дорогая ты моя Полина, совсем не одно и то же!

— Выписывай брусы!

— Да ты что, с ума сошла?!

— Значит, так. В комнату мне нужно четыре бруса плюс еще два для крестовины — получается шесть штук. Значит, так: шесть брусов по четыре метра длиной — для большой комнаты. И четыре бруса по два с половиной метра — на кухню. Теперь пол… Сколько досок нужно — посчитай сам: комната — шестнадцать метров, кухня — шесть метров. Ну так кто ты — куркуль или нет?

— Пошла ты знаешь куда!.. Как приедешь — так и жди от тебя черт знает чего… Ты хоть понимаешь, о чем ты просишь?

— Понимаю. У тебя нет, да? Ни у кого нет, да? Значит, воровать идти, да? А я тебе вот что скажу, Василий Ивантеевич, если уж по-человечески: пропадает ведь Анатолий. Пропадает. Выходит, и семье его пропадать? Думаешь, я не знаю: да ты эти брусы и доски можешь как угодно провести по каким угодно бумагам как лес. Да, да, как простой лес, который ты выписал своему рядовому труженику на зиму, для отопления. Скажешь, не можешь? Должен смочь, если хочешь не на словах, а на деле людей поддержать.

Директор совхоза, в который уже раз чиркнув спичкой, запалил новую сигарету, не обращая внимания на то, как запаленно потрескивают от огня кончики его усов.

— Ладно, Полина, иди. Я подумаю.

— Когда зайти? — не унималась Полина.

— Вишь какая быстрая — все им прямо с огня подавай… Когда… если б я сам знал когда… Ну, скажем… зайди завтра…

— Сегодня. У меня ведь отпуск за свой счет, несколько дней.

— Ладно, сегодня загляни. Ближе к вечеру…

…Ирония судьбы: хозяин в доме — шофер, а брусы и доски к дому подвез на телеге совхозный конюх Петро. (Дело происходило утром следующего дня.)

— Куда сваливать-то?

— А вот сюда, милый, вот сюда, прямо ко крылечку, — ласково разговаривала с ним Полина, как редко когда с кем говорила.

— Кто плотничать-то будет? — поинтересовался Петро.

— Сама, — просто ответила Полина.

— А понимаешь в деле-то?

— А чего там понимать? Были б руки. А они у меня — во, взгляни!

Конюх уважительно обсмотрел руки Полины: да, — и усмехнулся про себя, — не бабьи вовсе руки, широкие в ладонях, натруженные, с короткими толстыми пальцами, на ладонях — мозоли, как у мужика-работника.

— Одно скажу — повезло тебе, Полина, что доски сухие, сам на доке выбирал. А то хоть какие руки имей — повело бы пол, рассохся бы, как пить дать рассохся…

— Зря, что ли, с Василием Ивантеевичем договаривалась?

— Ну-ну, — только и сказал конюх и, степенно причесавшись гребнем, прошел в дом.

Полина ласково поглаживала брусы и доски, словно сама себе не верила, что все сложилось так удачно. Уломала-таки вчера директора, и вот с утра, как обещал, прислал подводу. Все-таки ничего мужик, понимающий, думала теперь Полина, сколько с ним ругалась из-за Анатолия — и раньше, и теперь, — и выходит: не зря ругалась, принял к сердцу ее слова, раз решил помочь наконец, вошел в положение…

Часов с девяти утра, когда Петро, лихо развернув телегу, с веселыми глазами пожелал им на прощание: «Ну, бабоньки, счастливо поработать!» — и началась для Полины с Зоей горячая пора. Работать, правда, они обе любили, с детства жизнью приучены, только Полина была легкая на подъем, а Зоя — та если только зажечь ее, подзадорить, но уж зато потом будет тянуть в деле долго и сноровисто. Чего скрывать — на мужика не очень ей повезло, нет ему никакого дела ни до жизни, ни до семьи, ни до совхоза. Причину его безразличия понять трудно, скорей всего — алкоголь и виноват во всем, постепенно разрушил в нем все святое и доброе, погасил интерес к обычным земным радостям. Рядом с ним потускнела и Зоя, она вообще легко поддавалась чужому влиянию — чужой силе или чужой слабости, это уже не имело значения. Плюнул когда-то Анатолий на дом — и она плюнула, плюнул на нее, на Зою, — и она на себя плюнула, перестала следить за собой, ни в грош не ценил ее работу — и Зоя постепенно тоже остыла к ней. Единственно, что еще прочно забирало в жизни, — это дети, но вот выросли они и тоже не кому-то, не Анатолию даже, а именно ей предъявили счет: почему отец такой, почему дом у нас хуже других, почему отцу потакаешь, почему, почему, почему… Со всеми «почему» — к ней, а она что, бог, за все отвечать? Жила бы хоть Полина неподалеку, может, и по-другому судьба сложилась, а так, без поддержки, без крепкого, вовремя сказанного слова-подспорья сникла Зоя совсем, чувствовала себя кругом виноватой: и перед детьми, и перед совхозом, и даже перед дураком своим Анатолием, потому что — считала она — не могла ничего поделать с ним, не могла оборвать в нем ниточку-тягу к дурману. И всегда ой как завидовала она Полине, ее характеру, силе ее, напористости! Вроде вот сестры они, на одной крови замешены, а поди ж ты — совсем разные люди. Да люди — это бы еще ничего, — совсем разные судьбы. Разный ход жизни.

Вот хоть пол этот