— Чего? — все уставились на десятника.

Тот, прожевав и проглотив, сказал:

— Еретики говорят, что Бездна была в нач… — и осекся, поймав гневный взгляд Хильды.

Так получилось, что самым ревностным охранителем законов Неба среди нас оказалась Волчица, и все, что говорил ноль, она пыталась отрицать.

— Дерьмо нулячье! Тише вы с такими речами, — проворчала Дикая.

Она нервно оглянулась на темную кромку леса. Так уж повелось — все звери боялись, что ересь услышит если не Небо, то подсылы приора.

Ночь уже зажигала над нами звезды, и пришлось остановиться на ночлег. Просыпались ночные хищники, более сильные животные с особыми дарами, и передвижение по лесу становилось опаснее, по крайней мере для нуля.

Мы расположились у одного из каменистых утесов. Здесь когда-то сполз добрый кусок склона, обнажив каменное нутро. Теперь эта ниша служила для нас отличным укрытием — если нападут, то тыл в любом случае прикрыт.

Недалеко, на грани слуха, журчал лесной ручей, где мы успели уже набрать воды. По счастливой случайности там оказался водопой у местной живности, а значит, и дичь.

После короткой охоты был готов ужин для всего отряда, все принялись утолять голод, и я смог, наконец, расспросить нуля.

Самое забавное, что звери с жадностью ловили каждое слово Мордаша — всем было жутко интересно, что же это за вера такая у нулей. И при этом настырно обрывали его чуть ли не на каждом слове. Я никак не мог заставить их замолчать, и приходилось слушать всех.

За каждой фразой Мордаша следовал возмущенный возглас: «Ну, что за ересь! На самом деле же вот так…» — и немедленно рассказывалась правильная версия.

Неожиданным знатоком оказался Губа, но особенно старалась Хильда. Судя по ревнивым окрикам на нуля, она будто очень хотела наставить меня на путь истинный.

С трудом, но я начал разбираться не только в религии нулей, но услышал достаточно и о вере самих зверей в Инфериоре. И сразу стали видны некоторые нестыковки.

— Мастеру Губе удалось отвернуться от Бездны, — скромно прошептал Тружа, защищая своего десятника, — Но он помнит, что говорили их проповедники.

— Эй, малец, я и сам разберусь, — рявкнул Губа, но чуть расправил плечи.

Ему понравилось ловить взгляды зверей, в которых читалось восхищение — ну надо же, зверь, который смог противостоять темным силам. Хотя там еще большой вопрос, сам он поборол метку или это помощь шершней с их ядом. Духи леса сами, как могли, боролись с поклонниками Бездны, захватившими Шмелиный Лес.

Я отмахнулся от них всех и кивнул Мордашу продолжать.

— Было не семь дней создания, а… — тут ноль вжал голову в плечи, покосившись на Хильду, и закончил, — кхм… восемь. Если считать нулевой.

— Смотри, какой грамотный.

— Хильда! — я нахмурился.

Волчица упрямо поджала губы, но промолчала.

— А кто создал мир? — спросил я.

— Никто, — пожал плечами Мордаш, — Мир сам создался, из ничего, из нуля.

Хильда шумно выдохнула:

— То есть, Небо будто совсем не причем, ноль? Так, по-твоему? — и она холодно смерила его взглядом.

Тот смиренно покачал головой, но посмел возразить:

— В начале был только ноль.

— Ой, ну я не могу! — Волчица вскочила, и нервно зашагала вокруг костра, — Эту ересь слушать невозможно. Сраные нули со своей просвой!

После каждого гневного выкрика мне приходилось похлопывать Мордаша по плечу, чтобы тот продолжал.

— Каждый следующий день появлялась стихия… — продолжил тот.

— А, вот это больше похоже на правду, — кивнул Губа, — Небу стало холодно, и он решил согреть себя огнем. Но огню нужно было дышать, и появился воздух.

— Точно, — Хильда опять бухнулась рядом у костра, — Вот это правильно!

Взгляд Губы сам собой проводил тот момент, когда округлая пятая точка Волчицы расплющилась о землю. А Дикая уже замучилась обращать на это внимание, тем более по безумным глазам десятника иногда даже не поймешь, о чем он там думает.

— Потом стало жарко, и Небо захотело пить, — Волчица будто старалась поскорее выговориться, — Так появилась вода. Но ей нужно было где-то быть!

— И поэтому появилась земля, — Губа довольно кивнул, будто вспомнил школьный курс.

Его взгляд так и продолжал блуждать по фигуре Хильды. Вероятно, десятник сейчас считал, что землю создали исключительно для того, чтобы округлости Волчицы могли на ней «быть».

Пока в словах зверей все было логично — следом за Небом появились стихии, и все они были связаны друг с другом.

— Да, с огнем появилось солнце, и так начались дни, — сказал Мордаш, — Потому что какой может быть день без солнца?

— А земля? — спросил я.

— Все, как говорит госпожа, — скромно потупил взгляд ноль, и стал загибать пальцы, — Огонь, воздух, вода, земля…

Я пытался все это понять и охватить. Получалось по вере нулей, что появились нули, потом стихии, а потом…

— Когда появились стихии, — упрямо вставила Хильда, — Небо увидело, как это прекрасно, но опечалилось, что этого, кроме него, никто не видит. И создало первушников. А чтобы они поняли, как прекрасны стихии, позволил им видеть их.

— А звери? — спросил я.

— А это пятая стихия, — сказал Губа, — Небу стало скучно, оно хотело, чтобы мир сам по себе жил, без указки. Оно не видело в первушниках воли к жизни. И наделило мир духом.

— Так были созданы звери, — кивнула Хильда, — В мире возник дух, следом появилась и воля.

Мордаш молчал, не рискуя без моего позволения влезать в оживленный разговор.

— Так, а люди? — мне становилось все интереснее.

— Небо поняло, что звери слишком своевольны, что стихия духа развращает их в своей гордыне. Начали звери думать, что они сами по себе, — и Хильда пристально уставилась на нуля, чтобы тот проникся настоящей истиной.

Я слушал их и понимал, что все эти сказания как-то неясно перекликались с религиями моей родной Земли. Там тоже многое было про создание мира, про то, откуда все появилось. Только здесь, в Инфериоре, все было завязано на стихиях и воле.

— И создало Небо человека, — сказала Хильда, — Как проводника между Небом и Инфериором. И должен человек являть волю Неба зверям и первушникам.

— И дана была человеку власть повелевать зверями и гадами, — сказал Мордаш, — А над нулями власти у него не было.

Звери ахнули, и я вконец сообразил, где именно возникает нестыковка в их сказаниях.

— Как смеешь ты, ноль, такое произносить? — холодно процедила Хильда.

— Стихия духа есть воля, а нулям же дано смирение, — Мордаш скромно потупил глаза, но затрясся от давления меры Волчицы.