– Папа разъяснял. Ты нередко сам при этом присутствовал. Может, оттого так правильно себя и повел, что многое запомнил?

– Даша, Афанасий Николаевич! – остановил нашу полусерьезную перебранку Иван Порфирьевич. – Может, вы скажете и о том, как можно сквозь замочную скважину отраву влить?

– Самый подходящий способ – воспользоваться шприцем! – выпалила я. Очень было похоже, что наступил момент, когда пережитые неприятности начали доходить до разума, и меня начинало колотить мелкой дрожью. Но когда я думала и говорила, дрожь отступала. Вот я и говорила все подряд, и то, что нужно, и то, что просто на язык подворачивалось. Но по поводу шприца я угадала. Иван Порфирьевич достал из кармана платок, развернул его и показал разбитый медицинский шприц.

– От него еще попахивало, когда нашли. Пришлось помыть, но сейчас он уже безопасен.

– А отпечатки?

– Это уже скорее из области желаемого, чем возможного. Не станет наш злодей отпечатки оставлять. Не столь он глуп. Хотя от шприца небрежно избавлялся, хотел его между вагонами вниз выкинуть, а оно не получилось.

– Если хватило ума на нас напасть, могло хватить и на прочую дурь! – резко сказал дедушка. – Это ж надо, две души загубить, чтобы только в купе это треклятое пробраться! И зачем ему туда нужно было-то?

– Там какое-то время ехал господин Соболев, – нехотя ответил Иван Порфирьевич.

– Вон оно что! Я уж начал думать, что вы не правы, что ему не нужно было туда попасть, а нужно было нас со света сжить!

Дедушку тоже начинало с запозданием колотить нервной дрожью. Иван Порфирьевич все это понял и постарался занять нас разговором. Понятно, что любые иные темы мы бы сейчас просто не смогли воспринимать. Так что пришлось ему говорить про происшедшие события. Может, и правильно, я вот уже начала чувствовать, что сейчас выговорюсь и мне станет много легче.

– Что ж, и такая версия имеет право на существование, – сказал Иван Порфирьевич. – Но давайте тогда поищем мотив. К примеру, преступник мог посчитать, что мы продвинулись в его розысках далее, чем это есть в самом деле. А то, что жертвой избрали вас, а не меня, – задумчиво произнес Еренев, – говорит о том, что либо в глазах злодеев ваш авторитет сыщика выше моего, либо…

– Либо мотивом была месть, – поежилась я. – То есть кто-то из злодеев, как вы их поименовали, был связан с теми преступниками, что были осуждены по одному из двух дел, в которых я принимала участие. Притом связан был настолько близко, что пошел на месть, очень и очень сильно рискуя. Осужденных всего двое – Микульский и Птижан, то есть Тихонравов.

Все это я произнесла таким тоном, что было очевидно: на мой взгляд, это полный бред. Тем не менее товарищ прокурора ответил вполне серьезно:

– Скорее последний, вернее, его сообщник. Вы что-то хотели сказать, Афанасий Николаевич?

– Да нет. Во всяком случае, пока, – сказал дедушка. – Так, мелькнула ассоциация, но не успел за нее ухватиться.

– Есть и еще одно «либо», – пораздумав, сказала я. – Злоумышленнику не хватило отравы, или ему помешали совершить второе покушение. На вас, Иван Порфирьевич.

– Но так как он начал с вас, то мы все равно должны вернуться к самому началу. К первым двум «либо».

– Замечательный у вас обмен комплиментами, – не выдержал дедушка. – Будто пасть жертвой преступников вроде честь какая. Вы на меня жуть навеваете такими разговорами.

– Простите, Афанасий Николаевич, за-ради бога. По-человечески я вас понимаю. Вы прежде всего за Дашеньку переживаете. Ну и за меня, думаю, тоже. У нас же деловой разговор, профессиональный. И то, что опасность грозила именно нам, для нас полная абстракция. Подойди к этому иначе, сам от жути размышлять не сможешь.

Он вынул свой брегет[34], откинул крышечку и посмотрел на стрелки:

– Скоро станция. Там вам должны окно починить.

В дверь стукнули. Не сказать чтобы кто-то из нас вздрогнул, но все мы напряглись.

– Господа! Я вам чаю принес, – услышали мы голос проводника и открыли дверь. – Вот извольте, – сказал проводник, ставя полные стаканы и рюмки. – Для сугреву и успокоения нервов. Для господ – коньячок, для барышни – ликерчик сладенький.

– Спасибо вам, а то мы сами и не сообразили.

– Так я тоже не сразу сообразил. И уж простите, сперва про себя вспомнил и лишь следом про вас.

Мы сдвинули столик так, чтобы всем было удобно, а дедушка убрал с него папку с пьесой Бернарда Шоу. Из-под папки выскользнула телеграмма. Та самая, от Пети.

– Полдня вчера собиралась вам рассказать… – воскликнула я и оборвала себя на полуслове. Телеграмму я оставляла в папке, а не под папкой. Вылететь она не могла. Проводник, когда окно чинил, достал? Вряд ли! Да и дверь оказалась незапертой… А кто мог сюда без спросу заглянуть? И кто любил рыться в чужих бумагах?

Пришлось все это объяснить дедушке, а в первую очередь Ивану Порфирьевичу.

– Ох, Даша! – схватился за голову последний. – Все же вы еще ребенок! Ну разве можно оставлять так доступно для посторонних важные документы?

– Мне подумалось, что важен он лишь для нас, – промямлила я, уже понимая, какую глупость совершила.

– Совершенно верно, только для нас. Ежели не считать преступника, который на данный момент способен из нее понять куда больше нашего. Так что теперь и месть, точнее желание убрать ненужных свидетелей, можно рассматривать как мотив. Кстати говоря, я кое-что недопонял. Нет, суть телеграммы уловил, но исходя из чего вы запросили эти сведения?

– Очень просто. Я уж говорила, что это дело может нас интересовать лишь в том случае, если убийца господина Соболева по-прежнему находится в поезде. Это было возможно при единственном условии – он не нашел того, что искал. Значит, искать он должен был нечто вполне определенное, о чем, наверное, знал, что оно находится или может находиться у банкира. Опять же, преступник, как мы решили, должен был сесть на поезд заранее. То есть заранее знал, когда и на чем поедет Соболев. Так кто ему мог это сообщить?

– Сам Соболев в первую голову, – тут же ответил Иван Порфирьевич, но счел нужным сделать оговорку: – Понятно, что при этом он не знал, что сообщает о своей поездке убийце.

– Он опасался за эту свою таинственную вещь! – возразила я. – И за себя опасался. Нам он, пусть не сразу, показался человеком общительным, но заранее заказал для себя отдельное купе. Так как вы думаете, стал бы он при этом, как вы сказали, сообщать о своем отъезде незнакомому человеку?

– Отчего же незнакомому? То есть знакомых, помимо нас, в этом поезде у него не было, это понятно. Но он мог сообщить другим знакомым, а те проговорились… Нет, вы правы, это уже притягивание за уши. Куда правильнее предположить, что о его отъезде сообщил кто-то из знающих об этом отъезде. Теперь мы, благодаря стараниям Петра Александровича, знаем, кто это был и что преступник, уж наверное, сел в поезд еще в Иркутске. Давайте посоображаем, какая нам с того польза? Нет, я сначала дам поручение приготовить нам список пассажиров, едущих из Иркутска.