— Поехали отсюда, я всё выяснил, — бросил Благослав, подлетев к отворяющимся воротам. Идрис, не обратил на его слова ни малейшего внимания, молча шагнул на лекарев двор.

— Эй, оглох? — возмущённо крикнул ему вслед Благослав. Но тут вдруг из-за створки ворот показался сухонький седой дедок в виды видавшем, но до сих пор узнаваемом подкольчужнике Приоградного гарнизона. Подслеповато прищурившись на всадника у ворот, он охнул тихонько, а потом браво выпрямился и поприветствовал Благослава почти по-строевому:

— Здравия желаю, светлый княжич!

Гостеприимство отставного гарнизонного стрелка оказалось очень даже кстати. Хоть Благослав и выяснил у тёток, что загридинский лекарь вместе с женой ещё вчера ушли в Рискайскую крепостицу, никто не мог указать точно, каким путём они туда направились. Зато старик Серый Гусь сразу выложил всё, что знал, без утайки.

— Вчерась Лад проводил хозяев до Грязнопольской вешки. Стал быть, они ночевать должны бы нынче у Лисьих Нор, а ко второй утренней склянке — зайти в Рискайские врата.

— Вот видишь, — заявил Благослав Идрису, — я же говорил: надо было ехать в Рискайский посад. И выспались бы, и Красу перехватили. Теперь лови её по всему Приоградью…

— Ну, это-то ещё бабушка надвое сказала, — заметил, нахмурившись, дед Мирош. — Торм место непростое, любые планы смешать может.

— Тем более. Значит, ещё не всё потеряно. Надо как можно скорее ехать к Рискайским воротам, и если Нортвуды там не появлялись, ждать их на месте.

— Нет, — твёрдо сказал Идрис. — Я должен идти по их следу. Что если они передумали идти в Рискайский посад или просто сбились с пути? Почтенный, как добраться до этой Грязнопольской вешки?

— Эх, грехи мои тяжкие… Круг назад я б с вами сам пошёл, а теперь уж ноги не держат… Карта-то есть? Давай сюда.

Хоть ноги и глаза, и впрямь, уже не слишком хорошо служили старику, память у него оказалась просто кристальная. Пока Радка щедро заворачивала путникам в дорогу оладьи и пироги, дед Мирош вывел на карте Идриса нужные стёжки и отметил основные развилки. Заодно он каждому из парней выдал по рогожному башлыку, объяснив необходимость их просто и понятно: «Время самое зубаточье. Набьются под одёжу да в волосья — заколдобишься выбирать». А ещё, заметив, как Идрис, сидя на лавке, клюёт носом, он настоял на том, чтобы перед выходом в дорогу тот прилёг хоть на склянку**** отдохнуть. И пускай отдых этот был совсем незначительным, всё же благодаря ему и Идрис, и Благослав, и их лошади чувствовали себя, выходя из посада, куда лучше и бодрее, чем при въезде в него.

К полудню дошагав до Лисьих Нор, они выяснили, что целитель с женой там не появлялись. Было решено оставить лошадей под присмотром хуторян и вернуться в лес для поисков: по дороге от Грязнопольской вешки до Лисьих Нор имелось по крайней мере три развилки, на которых Нортвуды могли свернуть с намеченного пути. Первая развилка имела всего два ответвления. Разделившись, Благослав с Идрисом проверили оба, и при встрече обменялись неутешительными новостями: лекаря с женой никто на этих стёжках не видел.

Вторая развилка «порадовала» сразу четырьмя неразведанными стёжками. Все они начинались от пары высоких сосен, красиво раскинувшихся на взгорке. Уговорившись в случае неудачи устроить под этими сосенками привал, стали выбирать, которую из стёжек исследовать первой. Благослав подобрал с земли сосновую шишку, пометил её бок ножом, подкинул, но посмотреть, куда укажет метка, не успел. С одной из стёжек вдруг донеслось отдалённое пение. «Там люди! Туда!» — воскликнул Идрис, вскочил на ноги и почти бегом устремился на звук.

Несколько раз Идрис сворачивал на мелкие стёжки, ответвляющиеся от их тропы, и Благослав едва успевал оставлять заломы на ветвях кустов, чтобы после по ним отыскать дорогу назад. Чем ближе они подбирались к неизвестным певцам, тем яснее делалось, что песня их вовсе не из тех, что поются для радости и дружной работы. Мотив был нетороплив и тягуч, а слова походили бы на провожальные, если бы не было в голосах нарочитой печали.

— Укатилося красное солнышко

Да за горы за высокие,

Да за лёсушка дремучие,

За облачка оно да за ходячие,

Часты звезды за поднебесные, — выводил тоскливо высокий женский голос, а другие подхватывали его стройным хором.

— Что это? — спросил Идрис, напряжённо вслушиваясь в доносящиеся из леса слова.

— Хоронят кого-то, — тихо пояснил Благослав. — И ведь навстречу к нам идут. Дурная примета, надо сказать. Да и спрашивать у плакальщиков что-либо не получится, всё равно не ответят.

Похоронная процессия неожиданно показалась из-за поворота. Впереди шла рослая, немолодая уже женщина в тёмном платке. Именно её голос, высокий и чистый, вёл плач. За ней следом тащили носилки и гурьбой шли девушки, тоже одетые в тёмное, с маленькими букетиками из колосьев и лесных трав в руках. Они хором подхватывали за плакальщицей и повторяли каждую строку:

— Уж последний я разок тебя да омываю,

Уж последний разок я тебя да снаряжаю,

И последний раз я тебя да одеваю,

Черну голову тебе да зачёсываю,

Уж кладу я тебе да в праву рученьку,

В праву руку да я белой платок.

А во леву руку да расчёсточку:

Умываться тебе там да причёсываться,

А чесать тебе кудри чёрныя,

Чёрны кудри тебе да укладывать,

Не для красной девушки да не для милой жёны…

Благослав поспешно отступил с тропы, освобождая путь. Идрис последовал его примеру. Но если княжич, много раз видевший подобные сцены, привычно опустил взгляд и зашептал молитву Благих Земель, осеняя себя охранными знаками, то его спутник не сдержал любопытства и продолжил разглядывать поющих людей. Когда мимо пронесли носилки с телом, Идрис вдруг толкнул Благослава в бок и спросил встревоженно:

— Что они собираются делать с этим юношей? Куда его несут?

— Тише ты. Скинут в какое-нибудь озеро или болото поблизости.

— Послушай, а ведь он ещё жив. Я видел, он дышал.

— Что тебя удивляет? У лесного отребья вполне в обычае так избавляться от стариков, лишних детей и безнадёжно больных.

— Знаешь, что? Так быть не должно. Это неправильно. Я пойду с ними.

И Идрис решительно пристроился к хвосту процессии. Благослав, ящерясь про себя, побрёл следом.

Шествие закончилось возле маленького лесного озерца, затянутого ряской и окружённого старыми плакучими ивами. К ужасу Идриса, тормалы