Враки! Ничего подобного!

Десяток тёмных отверстий, готовых выплюнуть смерть, заслонило Машенькино лицо. Обиженное, с медленно ползущей по щеке слезой…

– Фоер!

Я зажмурился изо всех сил, сжался, ожидая удара десятка свинцовых шмелей.

Затарахтели «шмайсеры», но пули свистели мимо, с глухим стуком врезаясь в каменную кладку стены. Правую щеку ожгло каменной крошкой.

Выстрелы смолкли.

Ещё не веря, что остался жив, я судорожно ощупал себя, осторожно открыл глаза.

– Ну, што, храбри русиш зольдат? – Гауптман подошёл ко мне, похлопывая по начищенному сапогу стеком. – Не ходить ещё в штаны от страх? Ха-ха-ха!

– Не дождёшься, крыса! – ответил я, горделиво выпрямляясь. По крайней мере, я так думаю, что горделиво. – Научи сначала своих ублюдков стрелять…

Веселье гаупимана как ветром сдуло. Удар стеком рассёк мою левую щеку до кости.

– Огрызайтса? Упирайтса?! – заверещал фашист, обрушивая на меня целый град ударов. – Говорийт! Паршивий швайн! Говорийт!!!

Я прикрывался руками, защищая голову. Наконец ярость эсэсовца иссякла.

– Ничьехо, ничьехо! – сказал он, поправляя китель. – Послезавт приезжать барон фон Зиммербаунт! Он ест бальшой специлист расвязываит языки. Я познакомийт вы. О! Ето бить ошень вольнительний встреч! А сейчаст ти итти камера. Форвардс!

И снова пара амбалов в черной форме куда-то волокут меня по лестницам и коридорам.

Остановка, скрежет отодвигаемого засова, скрип дверных петель.

Конвоиры бросили меня на бетонный пол, ничуть не заботясь о целостности моего организма. Бросили, как бросают какой-нибудь мусор. Да я, наверное, и был для них таким мусором.

Когда дверь закрыли, я оказался в кромешной темноте. Сил не осталось даже на то, чтобы ползти. Поэтому я заснул на том месте, где упал. Прямо на холодном бетонном полу. Несмотря на боль во всём теле и отсутствие даже намёка на хоть какую-нибудь подстилку.

На том же самом месте и проснулся.

Помещение, где я находился, оказалось довольно большим, где-то пять на шесть метров, с высоким сводчатым потолком. Массивная деревянная дверь с квадратным окошком обита металлическими полосами. На высоте метров четырёх от пола располагалось небольшое зарешеченное окно, дававшее достаточно света для того, чтобы осмотреться. Сразу видно, что я в этой гостинице не первый постоялец. Облупленная штукатурка стен испещрена надписями, на полу и стенах бурые пятна. Кровь, наверняка.

Закончив изучение своего, надо понимать, последнего пристанища, я принялся изучать состояние собственного здоровья. Всё тело болело как одна сплошная рана. Лицо опухло, каждый вздох отдавался в груди резкой болью. Но более всего досаждали раны, нанесённые клятыми псами. Правое предплечье и левая голень полыхали огнём. Как бы бешенство не подхватить…

До войны нашим соседом по квартире был Семён Исаакович Гауфман, пожилой ветеринар. Человек одинокий и очень любивший животных. Так вот, он рассказывал, что если укусила собака, пусть и домашняя, первейшее дело – у врача обследоваться. «Ибо бешенство болезнь страшная, не приведи господи заболеть такой!» – так учил меня дядя Сёма. А уж пены у немецких овчарок на губах хватало, когда они меня грызли. Хотя…

Какая уж теперь-то разница?! Всё равно не сегодня – завтра в расход пустят… Так что особо переживать нечего. До бешенства и гангрены точно не доживу! Зато, может, хоть успею покусать того барона. Кормить меня никто и не собирался. Толку-то? К чему смертника кормить?!

Весь день, пока оконце под потолком давало скудный свет, я, переползая по полу, разбирал надписи на стенах. Сделанные кровью или выцарапанные в штукатурке, на разных языках. Были и на русском.

«Силивестров Иван», «Товарищи, отомстите за меня!», «Смерть фашистским оккупантам!» И далее в том же духе. Особым разнообразием, короче, надписи не блистали. Не знаю уж о тех, что на незнакомых языках. В языках-то я не силён.

Перечитав всё, написанное по-русски, я ещё немного полежал, потом меня сморил сон. И снилась мне Машенька Овечкина, собирающая лютики в берёзовой роще за полевым аэродромом. Замечательный сон был, будто и нету войны никакой на свете. Будто всё хорошо. Машенька в венке из ромашек, цветы срывает, улыбается мне ласково и так нежно…

Сон, до невозможности чудесный, был прерван заливистым скрипом дверных петель. Яркий свет электрических ламп из коридора ударил в глаза. В камере снова было темно, наверное, наступила ночь. А на пороге стояли двое. Два чёрных силуэта.

Один из них включил электрический фонарик, посветил мне в лицо.

– Эй, парень! Это ты, что ли, лётчик?..

– Ничего я вам не скажу, гады фашистские! – Я попытался прикрыть глаза рукой. – Можете пытать меня…

Но ответом мне был искренний заливистый смех пришельцев.

– Ну, ты, парень, даёшь! Ну, насмешил! – Тот, что стоял слева, поднёс руку к лицу, как будто вытирал слёзы.

– Мы, конечно, может быть, и гады, – отозвался его напарник с фонариком. – Где-то даже и сволочи, но уж определённо не фашистские, а самые что ни на есть свои, советские!

– Советские? – не поверил я. – Скажите этой своей крысе Рильке, что на такую простую уловку он меня не купит!

Но гордое это моё заявление, вопреки ожиданиям, вызвало у ночных гостей новый взрыв веселья.

– Да он шутник! – сказал тот, что был без фонарика. – Ладно, Лёха, давай, бери этого юмориста под мышки и вынесем его в коридор.

Так они и поступили, совершенно не интересуясь моим мнением. Старший взял меня под колени, тот, что моложе, потушил фонарик и обхватил меня вокруг корпуса. Вдвоём они вынесли меня в коридор и уложили на пол рядом с…

Справа от меня на полу лежал эсэсовец. Его неестественная поза и остановившийся, неживой взгляд бледно-голубых глаз, смотрящих сквозь меня с молочно-белого лица, недвусмысленно сообщали о том, что он мёртв.

– А-а… – это всё, что я смог сказать, указав здоровой рукой на бывшего часового.

– Не переживай, парень, – успокоил меня тот из двоих, что постарше. – Мёртвые не кусаются, даже если носят череп с костями на эмблеме.

Теперь я смог рассмотреть своих визитёров получше. Оба высокие, крепкие, с откровенно славянскими рожами. Одеты в немецкие маскировочные комбинезоны. Мужчина лет сорока-сорока пяти с проблесками седины в чёрных волосах и суровыми, жёсткими чертами лица. Второй – парень моего возраста с ослепительной, располагающей улыбкой.

– Так вы…

– Майор Фролов, лейтенант Миронов, фронтовая разведка, – ответил старший.

– Лейтенант Бобриков, Иван, – сам не веря в свою удачу, выдавил я, пытаясь отдать правой рукой честь. – Так вы… вас послали за мной?