– Ему бы кто посочувствовал! – пробурчал отец.

В первый момент я решил, что он говорит о Снеговике. Но в результате так и не понял, кого он имел в виду.

Мать издала звук, который можно было принять и за смешок, и за рыдание, и за что угодно еще, но отец, видимо, что-то понял, потому как замолчал и тронул ее за руку.

Через несколько минут за окном просигналила миссис Франклин. Я подлетел к шкафу в прихожей и схватил пальто. Мать проводила меня до дверей, высунула голову и помахала миссис Франклин. Та, не заглушая мотор и даже не приоткрыв окно из-за холода, тоже помахала ей рукой в золотистой перчатке, пока я устраивался рядом со Спенсером на переднее сиденье насквозь проржавевшей «импалы».

Мы вырулили на дорогу; яркий утренний свет то вспыхивал, то слабо пробивался сквозь голые ветви в те редкие моменты, когда солнце переплывало с одного облачка на другое. За всю дорогу ни Спенсер, ни его мать не проронили ни слова. Возле дома Дорети мы притормозили, я вышел из машины, а когда Спенсер молча выскользнул следом, обернулся и сказал:

– Спасибо, миссис Франклин. До свидания.

Она тоже что-то сказала, но я не расслышал, потому что Спенсер залепил мне в ухо снежком, и я погнался за ним. Во дворе Дорети мы, сцепившись, рухнули на землю и немного повалялись в снегу; наконец Спенсер поднялся на ноги, по-военному щелкнул каблуками и забухал по ступеням крыльца, не помахав уезжающей матери. Он ткнул пальцем в кнопку звонка и крикнул:

– Ау-у! Здесь сыро!

Клянусь богом, я помню свой следующий вздох – приятно обжигающий, раскрывающийся в моих легких, словно лепестки замороженного цветка. Бывают дни – длинные цепочки дней, когда мне кажется, что я его с тех пор так и не выдохнул.

Дверь открыла Барбара Фокс. Она вышла прямо в чулках и вела себя очень по-хозяйски. Как выяснилось, Барбара жила у Дорети уже несколько месяцев, просто старалась это не афишировать. Она была в шотландке до колена, волосы перевязаны черной ленточкой – совсем как у Терезы. Мысль об этом вызвала у меня целый букет тошнотворных ощущений, но я попытался их проигнорировать. Барбара взяла у Спенсера шарф и пальто, потом принялась за меня и, когда наши руки соприкоснулись, сжала мне пальцы.

– Ты что, здесь в няньках? – спросил я без обиняков, хотя прекрасно знал, что это не так. И тут мне стало совсем тошно.

– Я здесь для того, чтобы увидеть, как ты свергнешь с пьедестала Королеву Молчания, – прошептала она мне в самое ухо. Затем снова пожала мне руку, поддала ногой под зад и выпихнула в коридор. Африканский загар у нее сошел, и она снова превратилась в серую, заморенную детройтскую мышку.

В течение следующего часа я ее почти не видел, поскольку старался ее избегать. Тереза пережарила попкорновые шарики, но доктор все равно выложил их на поднос и стал нас угощать. По вкусу они напоминали толченый вулканический пепел, смешанный с малиновым сиропом.

– Похоже на мозги, – констатировал Спенсер, но один шарик все-таки съел.

Мы сидели с Джоном и Спенсером. Мэрибет Ройял пришла с девочками из Терезиной «епархии», но уселась рядом с Терезой, которая то и дело шептала ей что-то на ухо, и они обе хихикали. Странное это было зрелище – Тереза, хихикающая с подружкой. Я наклонился к Джону, чтобы что-то ему сказать, и увидел, что он не спускает глаз с Мэрибет. Всякий раз как она улыбалась, он улыбался в ответ.

Подарки Терезы, казалось, слетели со страниц некоего сводного каталога именинных подарков. Самыми лучшими были ярко-красный рюкзак и резная деревянная кукла ручной работы, приобретенная, вероятно, в одном из киосков на городском этнографическом фестивале. Мы со Спенсером преподнесли ей миниатюрный конфетный автомат. «Он пригодится тебе, когда мы начнем обскакивать тебя на уроках», – написали мы на открытке. Прочитав, она улыбнулась, сказала: «Спасибо», но взгляда нас не удостоила. Потом снова шепнула что-то Мэрибет, и та снова захихикала.

Вместо именинного пирога доктор с Барбарой вынесли шоколадные корзиночки с белыми пирамидками взбитых сливок, которые все слизывали, как мороженое. Я видел, как Барбара, подавая Терезе корзиночку с зажженной свечкой, поздравила ее и сказала: «Загадай желание».

– Могу я загадать, чтобы ты исчезла? – спросила Тереза. У меня отвисла челюсть.

– Тебе вовсе не обязательно это загадывать. Просто попроси, – ответила Барбара и удалилась.

– С днем рожденья, Тереза, – внезапно запел доктор, и все подхватили. Я тоже – под конец.

Когда с корзиночками было покончено, доктор Дорети препроводил нас к обеденному столу, «сервированному» стопками желтой бумаги и свежезаточенными карандашами. Он извлек свой черный блокнот с вопросами – прошлогодними и новыми. Спенсер уселся, облизал с губ остатки сливок и отодвинул мой стул подальше от себя.

– Чего это ты? – спросил я.

– Ты будешь загораживать мне доктора Страннинга и маленькую мисс Страннинг.

Я посмотрел на Терезу, встретил ее ответный взгляд, и меня словно что-то пронзило: такого я еще никогда не испытывал – ни в День Охоты на Ирисок, ни на уроках математики, ни даже на предыдущей «Битве умов». Сегодня я был решительно настроен выиграть, ну а не я, так Спенсер. И Тереза, как ни странно, внешне вроде бы с этим примирилась. Адреналиновый шар величиной с кулак всосал в себя мое сердце. Меня так затрясло, что я даже почувствовал, как лопатки бьются о жесткую деревянную спинку стула. Тереза, подумалось мне, наверное, всю жизнь чувствует себя так на каждом уроке.

Барбара Фокс села сбоку от доктора. Положив руку ему на колено, она стала буравить меня взглядом, пока я не отвел глаза.

В первом раунде выигрывали мы со Спенсером. Было задано десять вопросов. Отвечали то он, то я, а Тереза всю дорогу сидела и грызла карандаш. Изредка она отрывала взгляд от бумаги и посматривала на нас, или по крайней мере в нашу сторону, чего от нее и в обычное время не дождешься, не то что в разгар «Битвы умов». Я представлял, как ее папаша сползает на край стула при каждом правильном ответе, данном не его дочерью. Мы со Спенсером были как два тарана, крушившие ворота его цитадели.

Даже во втором раунде мы продолжали уверенно вести бой, хотя к тому времени монстр в Терезе явно проснулся. Игра пошла быстрее, ответы поспешнее. Мы с такой скоростью отстреливались и перезаряжались, что многие ответы фактически пролетали мимо цели; в итоге вся наша троица пришла к концу второго раунда с самым позорным результатом за всю историю «Битвы умов».

Раунд на скорость промелькнул, как странички в самодельном мультике.[61]Доктор Дорети регистрировал время и сыпал вопросами; Барбара Фокс поцеловала его в мочку уха, и он на нее зашикал. Джон Гоблин прошептал что-то Мэрибет Ройял, та залилась краской; Тереза прогрызла резинку на карандаше, и губы у нее покрылись желтыми крошками. Наконец доктор бухнул на стол свою черную книгу, выхватил у Барбары счетную таблицу и уставился на нее.