— Я не буду ни о чем беспокоиться, Жозеф, — сказала она, — и буду любить тебя вечно.

— Вечно, дай-то Бог! — прошептал он, стоя на пороге своей комнаты и глядя как Мари-Лор торопливо идет по коридору.

Она исчезла за углом, а он все еще оставался неподвижен, не сводя глаз с того места, где она только что стояла. Как будто в воздухе остался ее след. Как будто он мог оберегать ее.

В коридоре стояли плотницкие леса, а стены были завешаны предохраняющими от краски кусками ткани. Спрятавшись за ними, сидела скорчившись человеческая фигура и, не переставая молча проклинать стоявшего в дверях Жозефа, наблюдала за ним. «Скверно, — думал Жак, — что каждая ночь напоминает мне о том, как Мари-Лор отвергла ухаживания». Еще хуже было то, что он вынужден каждую ночь, сжав зубы, слушать все, что происходит на этих любовных свиданиях, но не иметь возможности что-либо увидеть. В каменной стене была трещина, но так неудобно расположенная, что иногда он видел какую-то тень или, хуже того, две тени, и ему оставалось лишь прибегать к воображению.

Что было по-своему интересно, но в конце концов ужасно неудобно и обидно. Во время ночных бдений он боролся со сном. Затекала правая нога. Чесался зад. Не говоря уже о переполненном мочевом пузыре.

Неужели этот молодой идиот никогда не вернется в свою комнату, чтобы он, Жак, мог почесать свою задницу и немного размяться? Все же ему удалось сегодня узнать кое-что ценное. Если он сумеет рассказать об этом как надо, то в награду ему могут заплатить.

Дверь закрылась, и Жак радостно вздохнул. Месть этой высокомерной сучке будет его собственной наградой. А пока все, что хотелось, — это хорошенько почесаться, облегчить мочевой пузырь и ожидать, когда еще несколько ливров зазвенят в кармане.

Париж и Прованс

Ноябрь — декабрь 1783 года

«Дорогой Жозеф!

Как радостно и странно писать тебе. Почта, как ты знаешь, стоит дорого, и я буду писать мелко и на полях. Что вполне уместно, потому что я пишу только о мелких и незначительных вещах. Но я постараюсь рассказать тебе обо всем, от этого ты становишься ближе ко мне…»

— Ты получил письмо, которое так ждал? — Голос маркизы де Машери был тихим и теплым, как шоколад, который она за завтраком наливала из серебряного кофейника.

Она протянула чашку Жозефу, который уже две недели был ее мужем.

— Онемел от счастья? Я рада за тебя, друг мой, но я не должна больше так с тобой разговаривать. — Ее лицо было серьезно, но карие глаза над пухлыми румяными щеками блестели. — Слишком много симпатии. Люди сочтут это неприличным, и я снова окажусь объектом скандала.

Жозеф рассмеялся:

— Нам надо научиться игнорировать друг друга и в обществе время от времени обмениваться оскорблениями. Мы имеем прекрасный образец в лице Юбера и Амели. Сегодня за ужином мы сможем понаблюдать за ними.

Он одним глотком выпил шоколад.

— Но ты ошибаешься в одном — я не онемел. Будь готова, ты все услышишь. Даже больше того. Я буду описывать, объяснять, приводить примеры и разглагольствовать: «Мари-Лор то, Мари-Лор это», оскорбляя твой слух, пока ты не попросишь пощады. Я ужасно рад, Жанна, получить весть от нее. Я не говорил тебе, что беспокоюсь о ней, но я беспокоился. Понимаю, как нелепо это звучит.

— Это, конечно, нелепо. Но я об этом, конечно, знала.

— Она жива и здорова, — сказал он, — только ужасно скучает без меня, хотя признается, что наслаждается возможностью спать всю ночь. Она взяла несколько книг из библиотеки замка, сейчас некому помешать ей. Она нашла Шекспира и, когда выдается свободная минута, читает его романтические комедии. И еще она пишет… хм… где это? А, вот, в самом низу: «Но больше всего мне хочется получить и прочитать письмо от тебя». Ну, она, должно быть, уже получила одно — или, надеюсь, не одно. К сожалению, кажется, у нее мало свободных минут, потому что они заняты приготовлением джемов и желе, заготавливают на зиму фрукты и овощи… — Он пожал плечами. — Чистят, бланшируют, маринуют… Я не совсем понял, о чем она пишет в этом месте.

Маркиза засмеялась:

— А я понимаю. Когда я училась в школе при монастыре, мы помогали на кухне, хотя иногда мне удавалось вместо этого работать в саду. Но восхитительно, — продолжала она, когда они вышли из-за стола, — видеть джентльмена, размышляющего о таинствах солений и варений. И раз уж ты проявляешь такой интерес к домашнему хозяйству, то не мог бы помочь мне сегодня утром в саду?

— Конечно! Сегодня будет собрание Общества против рабства в Ла-Гранж, Лафайет был очень сердечен, охотно снова принял меня в свой круг и со всеми познакомил. Мари-Лор была права: мне полезен плодотворный образ жизни. У меня есть еще несколько часов, и я буду рад тебе помочь.

Она провела мужа во внутренний двор, где садовник, обрезавший большое коническое тисовое дерево, спустился с лесенки и помог хозяйке надеть такой же, как у него самого, передник.

— Спасибо, Гаспар. Нам нужен еще передник для месье виконта.

Установленный ею распорядок дня не допускал изменений. Каждое утро, если позволяла погода, она посвящала посадке и прополке, рыхлению и ограблению, или подстригала кусты и подвязывала виноград в саду позади Меликур-Отеля, обширного парижского дома ее семьи. Затем садилась отдохнуть с блюдом фруктов и бокалом вина, принимала ванну и проводила часть дня с Гомером или Геродотом. Свои занятия она аккуратно записывала в дневник. После чего следовал вечер в салонах или в театре и наконец интимный вечер с одним или двумя друзьями. Такова жизнь, цивилизованного джентльмена, объяснила она Жозефу, и она была рада разделить ее с ним.

— Мы пойдем дальше этих цветочных клумб, — говорила маркиза. — Вот совок и подушка под колени. Мы будем болтать о твоей Мари-Лор, но только пока от тебя будет польза.

Жозеф пожал плечами, изобразив гримасу от необходимости испачкать руки. Но затем застегнул передник, подвернул панталоны и грациозно опустил колени на подушку. Глубоко вдохнул; воздух был холодным, бодрящим, а опавшие листья и торфяной мох приятно пахли землей.

— Это было очень милое письмо. — Он зачерпнул совком смесь листьев и торфа и начал рассыпать ее по клумбам, на которых супруга посадила гиацинты, которые должны были расцвести в следующем году. — Бодрое, интересное и в целом очень пристойное, почти как у школьницы. Она явно никогда не писала любовнику. Но когда она получит мои письма, то поймет, как это делается.

Каким блаженством было обсуждать это, подумал он, после месяцев притворства, когда он доказывал семье, что Мари-Лор для него совершенно ничего не значит. Жанна была хорошим слушателем, сочувствующим, но строгим, замечавшим неискренность. Такой слушатель заставлял говорить правду до малейших подробностей.

— Однако какую я сделал глупость, что не оставил ей денег на почту, — продолжал Жозеф. — Она пишет, что не сможет писать мне каждый день из-за своей проклятой привычки экономить каждое су. Такие ничтожные деньги. Я мог бы потихоньку положить монеты в карман ее халата.