Было это на пятый день после венчания молодых в Горенках. В первой карете сидели Алексей Григорьевич с Прасковьей Юрьевной, во второй — сёстры Катерина и Елена, в третьей — братья Алексей, Николай, Александр, а в последней — новобрачные. Ещё отдельно ехали слуги и… мадам Штрауден с Дуняшей. Да, узнав о предстоящей печальной участи своей воспитанницы, гувернантка не раздумывая отправилась вслед за нею. Отпустил Пётр Борисович и девку Дуняшу, к великой её радости.

Мужественно, с какой-то отчаянной решимостью даже встретила весть о ссылке юная княгиня Долгорукая. Ни слёз, ни жалоб — на лице подбадривающая улыбка. Ради мужа бросалась она в пучину бедствий, теряя богатство, родных, Москву. Если и грустно ей было, то лишь оттого, что братья и сёстры не пришли проводить. Но она и это прощала — ведь рядом Черкасские, а ему, вице-канцлеру, нет ничего страшнее великосветских сплетен.

Дорогой её братец всё же прислал сестре любезное письмо и деньги. Целую тысячу рублей. Но Наталья рассудила, что ни к чему ей столь большие деньги, и вернула половину назад. Почему она это сделала? По неопытности? Из гордости? От лёгкого шереметевского сердца.

…11 апреля 1730 года отправились Долгорукие в ссылку.

(Эти-то числа, цифры и стали основой авторской версии всей этой истории. Тайна закрыта здесь: 5 марта Анна узнала о вине отца и сына Долгоруких, а при мстительном её нраве она бы тут же подписала указ о ссылке. Но была загвоздка — Екатерина. Анна выжидала. И потому указ Долгорукие получили 8 апреля, а через три дня были отправлены в ссылку.)

Екатерину в те дни было не узнать — и раньше горделива сверх меры, умна, спесива, била по щекам служанок, за собой всегда оставляла последнее слово, любовалась собой в зеркальце (как тут не вспомнить сказку Пушкина?) — ничего не стоило ей разбить зеркальце. А тут…

Три дня провалявшись в постели, шатаясь, поднялась — и услыхала про указ «злыдарихи» о высылке их из Москвы. О выкидыше никто не знал, кроме Палашки, а той пригрозила: ежели скажешь кому — тебе не жить.

После всего, что имела, после царского обручения — лишиться всего?! Ни денег в меру, ни власти, ни любви, ни младенца-наследника?! Да ещё ехать куда-то? Да ещё в три дня собраться?

А ведь как была счастлива! Мила, кокетлива, любезна, обучилась европейским манерам, будучи с отцом-посланником в Европе! Её портреты писали лучшие художники. У француза Буше она с розой в руке — и как хороша! Характер тоже виден: благоухает красная роза, однако видны и шипы, — с Катериной никому не станет скучно, уколы мелкие, булавки да шпильки, — и шипы, известные русским и европейским дамам… Разве не сказывали ей комплименты — не только кавалеры, но и супруги посланников.

Жизнь и судьба её — увы! — во власти фатума, рока…

Теперь три дня в доме Долгоруких шла хлопотня — сборы в неведомую дорогу. Что взять — на зиму, на лето? Или скоро они вернутся назад?.. Может, в свою пензенскую усадьбу сошлют, а может — как Меншикова…

Катерина, обладавшая сильным характером, в общих сборах почти не участвовала…

Впереди Катерину Долгорукую, вдовствующую императрицу (как она себя называла), ждали не княжьи имения в Пензе, не короткое гостевание, а — десять лет ссылки и пребывание в том самом месте, куда был сослан Меншиков.

А Брюс жил верстах в сорока от Москвы, в своей усадьбе Глинки, и в те тревожные лунные ночи совсем не спал: не отходил от телескопа.

У него был ещё стеклянный шар синеватого цвета, подвешенный на шнурке, который вращался под его взглядом в особенные, лунные часы, — и можно было видеть замысловатые картины… Помогали и зеркала, которые он умел полировать до полной кондиции.

Яков Вилимович всматривался в отражения зеркал, и они уводили его далеко-далеко… Вспомнились девицы-отроковицы, что в Летнем саду умоляли когда-то его погадать… Жива ли Марья в холодной своей ссылке? Жив ли смельчак полтавский, храбрец Меншиков? Или расправилась с ними судьба?

В крутящемся цветном шаре Брюсу увиделось небо в сполохах… Северное сияние? И тут же наползли тучи… Только что малые дети играли под всполохами цветов — и опять заволокло всё, затмило… Склонился человек над землей и роет что-то. Ужели копает могилу? Да и не одну…

Шар закрутился, луна скрылась в облаках — и видение исчезло…

Но вскоре, как только Брюс перенёсся мыслью к Наташе Шереметевой, всё опять завертелось, а в зеркалах явились тени и лики… Как бы анфилада комнат, дворец… Кусковский?.. А где же Наталья?.. Отчего она в чёрном, а лицо — молодое и красивое? Так молоды бывают святые да избранники… Лицо ангельское, чистое и светлое, а сама в чёрном одеянии — уж не монашество ли ждёт её впереди? Ах, фельдмаршал Борис Петрович, как воевали мы с тобой под началом Петра, сколько писали про бомбы, мортиры да снаряды… Называли друг друга уважительно: «Милостивый государь… Любезный товарищ… Дозволь… Свидимся на Страстную седмицу, друг».

Да, из четырёх княжон, которым когда-то учёный предсказывал судьбу, есть ли хоть одна счастливая?

Может быть, Варвара Черкасская? Детская дружба её с Петром Шереметевым длится и длится — ясное дело, власть возымели амуры. Прогулки в парке, катание с гор, балы да маскарады — благодатные времена. Но что потом? Похоже, новая императрица определила её себе во фрейлины, а это значит — никакой свадьбы…

Вглядываясь в крутящийся шар, Брюс сравнивал движение с положением звёзд через год, напрягался, как это делают магнетизёры… Теперь он хотел знать, что станет после смерти Петра II с Катериной Долгорукой. Уйдёт в монастырь, вернётся к Миллюзимо?.. Только сколько ни вглядывался в зеркала, сколько ни вращал взглядом синий шар — ничего не увидал.

Между тем ещё неделю назад Остерман прислал извещение о долгоруковском розыске, касаемом старого князя, сына его Ивана, а более всего — дочери Катерины. Но ни Лунный календарь, ни чертежи и проекции на звёздное небо не помогли…

Брюс спустился вниз. Там его давно ждала супруга Маргарита. И ни с того ни с сего набросилась на мужа. В чём только не обвиняла! И собаки-то, мол, по ночам лают, спать не дают. И лошадей множество, а пользы никакой. Проклинала запахи из алхимической лаборатории, его самого с бредовыми идеями и сидениями в холоде наверху. Вспомнила (в который раз!) о двух дочерях их — мол, скончались они из-за него, проклятого: не жалел ни дочерей, ни её, Маргариту.

Ссоры такие повторялись столь часто, что Маргарита потребовала, чтобы ей был построен отдельный дом, — и муж обещался. Сам же он после таких ссор вскакивал на коня, или в санки, или в карету — и мчался в Москву: не терпел криков, ругани и пререканий. В Москве у него было четыре дома, а неподалёку от дома на Мясницкой — лютеранская кирха. Становился там в тёмном углу и предавался в покое мыслям своим. Но в тот мартовский вечер едва успел свернуть в переулок возле церкви Козьмы и Дамиана, как почувствовал удар в спину — бросили в него камнем, снегом, льдиной? В досаде обернулся, крикнул, но те уже скрылись. Обычные грабители, дерзкие парни — или ненавистники «латинцев», лютеран?..