и, бессильно поникшие, они были теперь как спущенные флаги. На горбатой окуневой спине проступили темные полосы. На остекленевшем рыбьем глазу сидела синяя муха. Она только что закончила трапезу и с подчеркнутой тщательностью завзятой чистюли скребла друг о дружку свои жесткие мохнатые лапки.

«Эх, надо было отпустить рыбину!» — мучаясь запоздалым раскаянием, подумал Коля. Он согнал муху и прикрыл окуня рогожкой.

Солнце уже припекало. Пора было возвращаться домой. Выплыв из заводи, Коля бросил весло, предоставив лодку течению. Небо голубело привычно, как в детстве. Река бежала меж берегов, то отлогих, зеленых, то обрывистых, бурых, в темном накрапе пещерок, вырытых ласточками. Небо, река, берега были такие же, какими он видел их много раз. Но все это уже нельзя было отделить от Татьянки. От увиденного им. Река круто огибала высокий мыс. «Сейчас возьму весло и поверну к дому», — сказал себе Коля. В следующую минуту он пожалел, что не сделал этого раньше.

— Привет рыбакам! — донесся до него сиповатый, простуженный голос.

За мысом, в оранжевой надувной лодке, привязанной к суку полузатопленного сухого дерева, возлежал Колин односельчанин Федор, парень лет девятнадцати. Около правой руки его желтело грубое березовое удилище с толстой мутно-матовой жилкой, отвесно уходившей в воду. И сам Федор, от макушки, на которой метелкой торчали жесткие волосы, до ступней босых ног, положенных на корму надувашки, был груб и толст. Казалось невероятным, что его держит на воде такая утлая посудина.

Коля невесело свистнул. Молча развернул лодку носом к течению.

— Ты куда, чудак? — удивился Федор. — Курево есть?

— Ну есть, — сказал Коля нехотя.

— Дай цигарку…

Коля подгреб к оранжевой надувашке. Федор возлежал важный, как Стенька Разин на челне. Коля положил ему на ладонь тонкую папироску-гвоздик.

— Дрянь куришь, — сказал Федор. — Зажги.

Коля зажег и подал Федору спичку. Федор затянулся, выпустил сквозь толстые ноздри две струи дыма.

— Чего сам не закуриваешь?

— Не хочется.

— Как удача?

— Маленько взял.

— А я, брат, соменка захомутал. На лягушонка. Знатный соменок. Кило на два потянет…

— Врешь, — сказал Коля.

— Сивый мерин врет. Разуй гляделки…

Федор сунул толстую руку за спину и вытащил из-под себя усатую, с плоской головой рыбину.

— Ничего соменок, — похвалил Коля. — Меняться хочешь?

— А что дашь?

Коля откинул ветошку, показывая улов.

— Ого! — сказал Федор. — Всю отдаешь? Принято единогласно. Я твою рыбу учителке загоню. Барыш пополам. Идет?

— Не надо мне барыша.

— Ну как знаешь, чудило… Только ты домой отвезешь меня на своей лодке. На моей грести трудно. А я еще четвертинку клюнул ради воскресенья. Разморило — страсть…

Назад плыли медленно. За кормой моталась из стороны в сторону оранжевая надувашка. На корме развалился Федор. Рукавом рубахи он стирал с толстых щек испарину, щурился зло на солнце.

— Печет — спасу нет. Чтоб его разорвало, черта рыжего…

— Ты молчи, — сказал Коля тихо. — Сиди и молчи.

Приближались к месту, где Коля ловил рыбу. На косогоре поблескивали окнами избы. Коля глядел туда с тайной надеждой — не мелькнет ли красное платье…

Федор вдруг коротко хохотнул.

— Желаешь, веселое расскажу? Третьего дня приплыл я сюда рыбалить. Загнал надувашку вон в те осоки. Притаился, как мышь в амбаре, таскаю себе мелочишку — пескарей да плоток. И только солнце взошло, смотрю — мчится от деревни Татьянка… Ты ее знаешь, дуреху лупоглазую. С ведрами, коромыслом, в красном платье…

— Молчи, — сказал Коля, бледнея, — Сиди и молчи.

— Затвердил, как тот попугай, — молчи. Ты слухай дальше… Ведра она оземь — хлоп, а сама за платье, сымает, значит…

— Молчи! — крикнул Коля.

— И только она в воду, а я пальцы в рот, да ка-а-к свистну! — Федор давился смехом. — А она на берег — скок, да платье в охапку, да как чесанет голой к деревне! А я…

Коля стиснутым до боли кулаком резанул в толстый Федоров подбородок. Посмотрел снизу в ненавистное лицо. Федор изумленно таращил глаза. Коля размахнулся и ударил еще раз.

— Ты что, очумел? — спросил Федор оторопело.

— Садись в свой пузырь и убирайся, покуда цел. Понял?

Коля вскочил на ноги. Его била мелкая дрожь.

— Это ты меня по харе съездил? — Федор, посапывая, потирал тяжелую челюсть. — Ты, пацан, недоросток? Да ты знаешь, что я с тобой сотворю?..

С медвежьей проворностью он ткнул Колю булыжным плечом в колени и одновременно сильно качнул лодку. Коля плюхнулся в воду плашмя, лицом вниз, и, оглушенный, ослепленный, долго не мог вдохнуть воздуха. Когда к нему вернулись слух и зрение, он увидел Федора, налегавшего на весло, и услышал его сиповатый голос:

— Прогуляйся пешочком по бережку! А соменка возьми. Уговор дороже денег…

Федор приподнялся, ойкнув, швырнул рыбину. Она грузно шмякнулась в дымчатую грязь у кромки воды. Коля выбрался на берег, машинально раскрыл перочинный нож, срезал с лозового куста длинный гибкий прут. Потом подобрал соменка и пучком травы очистил его от липкой слизи.

Коля брел по тропинке, понурив голову. Ему очень хотелось плакать, но он крепился, только морщил нос, пытаясь проглотить жесткий ком, застрявший в горле. Соменок болтался на лозине, пропущенной сквозь жабры. У крайних дворов, в овражке, Коля снял рубашку и расстелил ее на теплом валуне, чтоб просохла. Зеленовато-мраморный соменок валялся рядом. По испачканному грязью усу полз муравей. Соменок был толст и груб, как Федор.

Коля воткнул в землю нож и, налегая на рукоятку, выписал круг. Под снятым дерном засеребрился песок, мелкий, чистый, будто промытый. Коля принялся выгребать песок сложенной ковшиком ладонью. Он работал до тех пор, пока не углубился в землю по локоть и не ощутил жутковатую прохладу земного нутра. Согнув соменка в калач, опустил его на дно, засыпал ямку и старательно притоптал пяткой землю.

Он шагнул в избу со спокойным лицом и улыбнулся бабке точно так, как улыбался всегда, когда возвращался с рыбалки пустым, — беззаботно-весело и чуть виновато.

— Значит, не словил сома? — спросила бабка, смеясь и кашляя.

— Не словил…

— Эх ты, рыбак!.. Ну, на — пей…

И сунула Коле жестяную кружку с молоком.

Коля выпил молоко, вышел во двор и по хлипкой лестнице, сколоченной из еловых жердей, поднялся на крышу. Почерневшая от времени и дождей щеповая обшивка тут и там зияла дырками. Вчера Коля сорвал щепу в прохудившихся местах, и теперь на крышу надо было поставить лапики.

Он застучал молотком, изредка взглядывая на солнце. Оно медленно двигалось по огромной незримой дуге, невидимые концы которой покоились на частом гребешке леса и на буром далеком кургане. Солнце подвигалось к вершине дуги, а Коля к коньку крыши. Он с деловитой неторопливостью карабкался по стропилу вверх и негромко тюкал молотком,