— Есть же обряд развенчания.

— Ты прошел обряд развенчания?

— Без меня его прошли, так что там все в порядке. Есть венчание, есть развенчание…

— А смысл тогда в венчании? То же самое, что законный брак.

— Ну, ритуал, некий ритуал. Все браки заключаются на небесах, правильно?

— И разводы тоже, да?

— И разводы тоже на небесах. Вообще все на небесах.

— Свадьбу–то помнишь?

— Ну, конечно.

— И какая свадьба была? Столы такие здоровые?

— Да, столы здоровые… У нас недавно у саксофониста была свадьба. Так вот, она была веселее, чем моя. Но ему тоже было невесело.

— Почему же?

— Ну, какой же человек в сознательном рассудке будет вступать в брак таким образом?

— Каким, с женитьбой?

— Ну, да. Женитьба, свадьба, родственники, подарочки…

— Одна моя подруга утверждает, что каждая девушка мечтает надеть свадебное платье…

— Можно купить ей свадебное платье на дискотеку, — говорит Шнур.

Я со Шнуром согласна, что свадьба — большое нельзя. Гостей зови, никого не забудь, а то потом хая не оберешься. Все пьянствуют, жрут, орут «горько», только ложку сельди под шубой в рот засунула — сразу целоваться надо, майонезными губами. И всё это — в какой–нибудь столовой, украшенной плакатами типа «Кто не будет веселиться, не дадим опохмелиться» или «Счастья семье Бу–дянниковых». Объезд наиболее идиотских достопримечательностей твоего города, платье в грязи, идиотские ленточки на машинах натянуты… Лучше в платье на дискотеке, правильно, или еще — на лошадках. На Блэки.

— А объезд достопримечательностей был?

— Ну, конечно. Всё, все как у людей, фотографии у Петра Первого…

— А второй–то раз не собираешься жениться?

— Не–не–не.

— Почему?

— Это как наркотики кто не пробовал — стоит попробовать, кто торчит — надо бросать.

— А в Ёбурге все девки «Замуж, замуж! Ты меня не любишь, если не возьмешь…»

— Все–таки мы в Петербурге, а не в Екатеринбурге, — важно говорит Шнур. — Тут немного другие законы существования.

Надо же, какие столичные жители все из себя.

— А дети–то есть?

— Двое. Один… ммм… как бы не в браке рожден, — смущается Шнуров.

— А где он рожден?

— Ну, так просто рожден.

— А сколько лет?

— Четыре года, второму одиннадцать лет.

— Ну, взрослые дети. Ты уже отстрелялся и можешь делать что угодно, замена есть.

— Я об этом не думал.

— У тебя хорошие отношения с детьми?

— Да, хорошие.

— Часто видишься?

— Хотелось бы чаще, у меня просто жизнь такая. Как–то вижусь.

— Раз в неделю?

Это я спросила потому, что раз в неделю — такая классика. Мне один мужик в Ёбурге рассказывал, что его папа в детстве раз в неделю по воскресеньям водил в оперетту. Которую мальчик, разумеется, терпеть не мог. Потом они ехали через полгорода, куда–то чуть не на Химмаш, ночевать к папе в общагу этого долбаного Химмаша. В комнате было всего две кровати, причем второй жилец там практически не жил, очень редко жил, и у папы, стало быть, была почти отдельная комната. Но спал мальчик с папой все равно на одной теснючей кровати вдвоем. Нельзя, что ли, было лишнего белья купить, чтобы соседнюю кровать занимать… Да матрац бы на пол купили — делов–то. И вот надо же, мой знакомый ё'бургский, дьяхан с джипешником, за сорок перевалило, все это помнит и даже вот мне рассказал. Помнит еще, что папа мальчика кормил каким–то якобы, очень вкусным салом со шкварками… бееее. Сомнительно, конечно, все в этой истории оперетта, сало, кровать. Недопедофилия, что ли.

Но главное я думаю, что все это сало раз в неделю только называется разом в неделю. А на самом деле гораздо реже, через раз, не говоря уж о том, что папа еще в отпуск и в командировки уезжает, а мальчик на каникулы и на олимпиаду по математике. Так что, боюсь, это раз в неделю — раз 15 в год на самом деле…

— Раз в неделю, бывает почаще, — говорит Шнур.

— Поэтому отношения и хорошие, — киваю я, — приехал и уехал. Временщик.

— И поэтому тоже. Дело в том, что я жил с родителями, и они постоянно были дома. Это жуткая фигня. Родителей должно быть немножко в твоей жизни.

— Они работали?

— Да, работали, но раньше же были все эти КБ, застои, вся фигня, и они дома постоянно сидели. Приходишь из школы — и в пять часов уже дома все.

Ну да, и ни в какие клубы и казино вечером они не ходили. И в рестораны ходить было грех, только буржуи в ресторанах денежки трудовые просаживают. Лучше по бутылочке кефира выжрать.

— Контролируют?

— Не контролируют, дело не в этом. Вообще родителей должно быть не много.

— Ас женой отдельно вы жили от родителей

— Вначале вместе, потом отдельно.

— Ну и как это?

— Ну, кайфно, они срутся постоянно.

— Там никто под дверью не стоял? У моей подруги муж Сережа, они живут с родителями, и, когда они трахаются, любимое мамино занятие — это встать под дверью и тонким голосом позвать «Се–ре–жа!»

Только Волкова, значит, возбудится, штаны с Сережи сдерет и свои трусы подальше забросит — тут как тут мамин голос «Сиро–жаааа!» На одной ноте. С промежутком в три секунды. «Сирожа!» — вдох и снова — «Сирожа!».

— Нет–нет. У меня совершенно вменяемые родители. И они такие интеллигенты, в плохом смысле слова, и очень толерантно относились к нашим отношениям, не вмешивались.

— Ну, кухня–то одна, кто готовил?

— Это было так давно, в такой прошлой жизни, что, кто готовил, не помню уж.

— Обычно же бесит, когда две хозяйки на кухне.

— Это бесит хозяек. У меня в двадцать лет были такие крепкие нервы, что меня ничем было не пробить.

— А у жены?

— У жены нет. Женщина без истерики — это же вообще не женщина, таких не бывает. Если она не выплескивает эту энергию, то тогда она копится, и рано или поздно это кончается каким–то… Ей же хуже в конечном итоге.

Интересно, я истеричка По логике Шнурова, да. Я ведь женщина, у меня между ног ничего не болтается. Значит, должна истериканить. Но на практике не получается как–то. Получается наоборот если мне что–то не нравится, я либо молчу, либо через каждое слово говорю «блять». «Сураев, блять, прибери, блять, у крыс, блять, они, блять, воняют, суки драные». — Это если мне кажется, что Сураев слишком медленно тащится за пылесосом или вовсе убирать у крыс отказывается. «Ты чё, псих», — нежно говорит Сураев.