Если, кроме этих знаменитых персон, антология включила бы в себя портрет незабываемого учителя, которого почти всем нам посчастливилось встретить хотя бы однажды за наши школьные годы, мы смогли бы пролить немного света на качества, необходимые для занятия этой странной профессией.

5

Насколько я помню, всякий раз, как молодой учитель сталкивается с трудностями в том или ином классе, он начинает говорить, что учился не для этого. Сегодняшнее это, абсолютно реальное, затрагивает столь разные области, как плохое воспитание, получаемое ребенком в разваливающейся семье, ущерб, наносимый общей культуре безработицей и оторванностью определенных социальных групп от общества, как следствие — утрата гражданских ценностей, насилие, имеющее место в некоторых учебных заведениях, языковая неоднородность, возврат к религиозности, а также телевидение, электронные игры — короче, все, что так или иначе определяет диагноз, который ежедневно с раннего утра ставят обществу во всех информационных передачах.

От «мы учились не для этого» до «мы здесь не для этого» — один шаг, который можно выразить следующим образом: мы, учителя, в школе не для того, чтобы решать проблемы общества, мешающие передаче знаний; наша профессия состоит не в этом. Дайте нам надзирателей, воспитателей, соцработников, психологов — короче, специалистов во всех областях, и в нужном количестве, и мы тогда сможем серьезно заняться преподаванием предметов, изучению которых посвятили столько лет. Требования более чем справедливые, на которые министерство неизменно отвечает отказом, приводя в качестве довода бюджетные ограничения.

Вот мы и входим в новую фазу подготовки преподавателей, все более и более нацеленную на умение устанавливать взаимоотношения с учениками. Помощь в этом необходима, но если молодые учителя будут ждать, что им предложат некий нормативный курс, позволяющий решить все проблемы, которые возникнут у них в классе, им предстоят новые разочарования; и «это», не для которого они учились, никуда не денется. И если уж начистоту, то я боюсь, что «это» никогда нельзя будет устранить полностью, поскольку «это» обладает той же природой, что и объективно образующие его факторы.

6

Идея, что преподавать можно, не испытывая никаких трудностей, основывается на некоем «возвышенном» представлении об ученике. Педагогическая мудрость должна была бы считать двоечника самым что ни на есть нормальным учеником — достойным объектом приложения педагогических усилий, настоящим вызовом мастерству преподавателя, ведь такого мало научить всему — его приходится убеждать в самой необходимости учения! Однако с незапамятных времен нормальным учеником считался как раз такой, который наименее других сопротивляется обучению, который никогда не усомнится в наших знаниях и не станет испытывать на прочность нашу компетентность, ученик заведомо хороший, наделенный способностью немедленно усваивать материал, который избавляет нас от необходимости искать особый подход к его «понималке», ученик, в котором живет естественная потребность учиться, который на уроке перестает быть озорным мальчишкой или трудным подростком, ученик, с колыбели убежденный в том, что желания и эмоции следует обуздывать с помощью разума, иначе жить придется в джунглях среди хищников и паразитов, ученик, для которого интеллектуальная жизнь есть источник удовольствий, бесконечно разнообразных и утонченных, в то время как большинство наших обычных радостей имеют свойство приедаться и изнашиваться, короче говоря, ученик, способный понять, что знание — это единственный способ избавиться от рабства, в котором удерживает нас невежество, и единственное утешение в нашем онтологическом одиночестве.

Образ этого идеального ученика и начинает слагаться в эфире, когда я слышу такую, например, фразу: «Всем, чего я достиг, я обязан государственной школе!» Я не подвергаю сомнению искреннюю благодарность говорящего. «Мой отец был простым рабочим, и всем, чего достиг, я обязан государственной школе!» Я не преуменьшаю заслуг этой школы. «Я — сын иммигрантов, и всем, чего достиг, я обязан государственной школе!»

Но — и это сильнее меня — как только я слышу эту публичную благодарность, мне сразу представляется фильм — полнометражный, — прославляющий, конечно, школу, да, но именно ту школу, куда ходил этот мальчик, который с самого первого часа в первом классе должен был уяснить себе, что государственная школа готова гарантировать ему будущность с одним мааааленьким условием: он именно такой ученик, какого она хочет видеть. А тем, кто не оправдает ожиданий, — стыд и позор! И тут в голове у меня тихий голосок начинает этот фильм комментировать.

Все верно, приятель, ты многим обязан государственной школе, очень многим, но не всем, далеко не всем, вот тут ты ошибаешься. Ты забываешь про случай и его капризы. Например, ты, возможно, оказался способнее других. Или вырастившие тебя родители-иммигранты были такими же любящими и дальновидными, как мать и отец моей знакомой Каины, которые пожелали, чтобы три их дочери стали независимыми и образованными и чтобы ни один мужчина не обращался с ними так, как было принято в их время. И наоборот, ты мог бы быть, как мой друг Пьер, жертвой семейной трагедии и найти в учебе свое единственное спасение, погрузиться в нее с головой, чтобы позабыть на время занятий о том, что ждет тебя дома. Или, как Минна, ты мог бы быть заложником своей астмы и жаждать узнать как можно больше всего и прямо сейчас, чтобы оторваться от больничной койки. «Учиться, чтобы дышать, — сказала мне она однажды. — Как будто распахиваешь окна. Учиться, чтобы не задыхаться больше. Учиться, читать, писать, дышать, раскрывая окна все шире и шире. Воздуха, воздуха! Честное слово, школьные занятия — это был единственный способ отключиться от астмы. И мне плевать было на качество преподавания, мне надо было только встать с постели, пойти в школу и считать, умножать, делить, учить правила, законы Менделя, узнавать каждый день чуть больше, чем раньше. Это все, чего я хотела. Дышать, воздуха, воздуха!» А может, ты, как Жером, страдал манией величия с хорошей примесью юмора? «Как только я научился читать и считать, я понял, что мир — мой! В десять лет я проводил выходные в ресторане-отеле моей бабушки и под предлогом помощи официантам в зале я доставал клиентов вопросами на засыпку: сколько лет было Людовику XIV, когда он умер? что такое именная часть составного именного сказуемого? сколько будет 123 умножить на 72? Больше всего мне нравился такой ответ: „Не знаю, но ты мне, наверно, сейчас скажешь?“ Прикольно было в десять лет знать больше, чем местный аптекарь или кюре! Они трепали меня по щеке, а самим-то хотелось оторвать мне башку… Я страшно веселился».

Прекрасные ученики, просто отличники: Каина, Минна, Пьер, Жером, и ты, и еще одна подруга, Франсуаза, которая училась всему играючи, с раннего детства, без малейших трудностей (ах, что это за удивительная способность — забавляться серьезными вещами!), вплоть до того, что конкурс на преподавателя литературы в престижном лицее она прошла с такой легкостью, будто речь шла о заполнении карточки лото. Дети иммигрантов, рабочих, служащих, техников, учителей или крупных буржуа, все они были такие разные, но все без исключения — отличники. Это и был тот минимум, который отмечает в вас, в тебе и в них, школа! И помогает тебе стать тем, кто ты есть! А ведь немало народу она оставляет на обочине, как ты считаешь?