– Хорошо, – сказал я.

– Вы должны сказать: до самой смерти.

– До самой смерти, – поклялся Никола.

– До самой смерти, – поклялся я.

– Никола, бросай первым.

Никола выдохнул, снова набрал полную грудь воздуха, изогнул спину и бросил камень очень высоко и очень далеко, так, что он упал за третьим или даже четвертым рядом деревьев. Я с трудом разглядел место падения. Камень подпрыгнул, ударившись о землю, затем упал снова и стал невидимым.

– Теперь ты, Томмазо. Нет, возьми этот. – И Берн положил мне в руку другой камень, полегче.

– Не помогай ему, это нечестно, – запротестовал Никола, но тут же замолк. Он знал, что я не смогу бросить камень дальше, чем он. Так и вышло. Когда мой камень упал в неполных тридцати шагах от нас, я подумал: а не ловушка ли это? Ведь в такого рода состязаниях я всегда занимал последнее место. Но я еще был и тем, кто никогда не оспаривал решения Берна. А сейчас, впервые с того дня, когда я увидел его в домике на тутовнике, я не желал ему победы.

Не уверен, что он сделал это нарочно. Может, дело было в его больной спине, из-за которой он не мог отвести руку назад, или в высокой температуре. Или же он неправильно рассчитал траекторию. Не знаю. А наша клятва не позволяла мне спрашивать у него об этом до конца дней моих. Берн поднял руку над головой: тут его, по-видимому, пронзила острая боль, он застыл в этой позе, а затем камень выскользнул из его руки и приземлился за ближайшей оливой. Мы смотрели на точку падения, как когда-то смотрели на деревянный крест, появившийся ночью на могиле зайца.

– Думаю, отец – я, – произнес Берн.

Когда мы вернулись в дом, он подошел к Виолалибере, которая сидела за столом, тупо глядя на стоявшую перед ней пустую тарелку. Он положил ей руку на плечо, она никак не отреагировала, но этого жеста было достаточно, чтобы Чезаре и Флориана поняли, как обстоят дела, на ком из нас лежит вина за случившееся.

И тут я понял, что они ни минуты не подозревали своего родного сына. Берн смотрел на Виолалиберу сверху, смотрел на ее всклокоченную шевелюру так, будто говорил себе: да, все правильно, я смогу это сделать, смогу прожить с ней всю жизнь. Кто знает, какая несуразная аксиома вертелась у него в голове в эти часы, какой принцип заставлял его брать на себя одного вину за преступление, в котором были повинны трое.

Чезаре взял стул, поставил его рядом со стулом Виолалиберы, и Берн сел. Затем Чезаре сделал то, чего никто из нас не мог бы даже вообразить. Он вышел из дому и вернулся с небольшим тазом, тем самым, в котором мы, помнится, держали на холоде арбузы. Наполнил его водой и поставил на пол перед Берном и Виолалиберой. Снял с них обувь, носки и окунул их ноги в воду.

– Что ты делаешь? Они же воняют! – хихикнула Виолалибера, но тут же умолкла, взглянув на серьезное лицо Чезаре.

Он по одной оттирал эти ноги, пока они не стали чистыми. Ноги Берна и Виолалиберы стояли рядом в тазу и сияли чистотой, словно у новобрачных. Виолалибера поболтала ими, разбрызгав вокруг воду. И тут мы все улыбнулись. Напряжение рассосалось, как грязь в воде. Снова кто-то принял решение за нас.

Потом Чезаре стал на колени и вытер холстиной ноги Берна и Виолалиберы. Он так долго простоял на коленях, что, когда надо было встать, ему пришлось ухватиться за край столешницы.

– Я знаю, что вы задумали, – сказал он Берну и Виолалибере. – Это страх внушил вам такие мысли. Но сейчас вы от них избавились. Ребенок появится на свет. А теперь возьмитесь за руки. Вот так. Помолитесь вместе со мной.

Спустя полчаса приехал доктор. Он осмотрел Виолалиберу в нашей комнате. Сказал, что у нее истощение. Предписал полный покой и кое-какие лекарства. На следующий день Чезаре и Берн должны были отвезти ее в Специале на УЗИ. Мы собрались на кухне; доктор рассказывал про это исследование, Никола и я тоже слушали его, но уже только как наблюдатели.

Было уже больше двенадцати дня. Через час-другой мне предстояло стричь лужайку в «Замке сарацинов», поэтому я попрощался и уехал. В зеркале заднего вида ферма, удаляясь, становилась все меньше и меньше, потом превратилась в крошечную точку и наконец исчезла совсем.

Какое-то время я не возвращался в Специале. О том, что произошло после моего отъезда, я узнал от Николы. Он позвонил в «Замок». Одна из официанток позвала меня к телефону, когда я собирал стручковую фасоль. Я взял трубку рукой, измазанной зеленым соком.

Накануне, воскресным утром, Виолалибера улучила момент, когда в доме больше никого не было. Чезаре, Флориана и Яннис ушли на мессу, Берн отправился в ближайшую деревню по какому-то поручению. Она вышла в сад, нарвала руками листья красного олеандра, принесла их на кухню, положила в котелок, в котором Флориана обычно варила варенье, три десятка листьев, хотя собрала гораздо больше, залила водой и вскипятила. Остальные листья потом нашли на кухонном столе, рядом с раковиной.

Наверное, она подумала, что три десятка листьев – смертельная доза для будущего ребенка, но не для нее. Никола сказал мне еще, что перед тем, как выпить отвар, она добавила туда сахар. Потом пошла в заросли у ручья, где ее не стали бы искать, – во всяком случае, сразу. Она знала, что у нее будут спазмы, возможно, еще и рвота. Нашел ее Яннис, много часов спустя. Когда приехала скорая помощь, она еще дышала, и в больнице тоже, но к вечеру умерла, и Берн убежал с фермы во второй раз. Он вернулся в башню, но Чезаре и Флориана больше не пытались его найти.

В Албании отыскалась старшая сестра Виолалиберы, и тело девушки отправили на родину. Так было лучше для всех. В деревне уже вовсю судачили об этом самоубийстве, а похороны еще больше распалили бы любопытных. Считалось, что у беременной девушки были проблемы с психикой (в сущности, так оно, по всей вероятности, и было). К счастью, ни с кем, кроме нас, она не общалась.

Ты приехала несколько недель спустя. В тот вечер, когда Никола привез тебя в Скало, я и Берн тоже были там. Сидели возле башни, там, где было темнее всего. Я повернулся к вам спиной, хотя ты в любом случае не смогла бы меня разглядеть. Правда, был момент, когда ты обернулась и мне показалось, что ты смотришь в нашу сторону, прямо на нас. Помню, я подумал: она как будто уловила в