Через полчаса «разведывательная группа» гинекологического отделения в лице моей подруги Пульхерии осторожно приоткрыла дверь своего кабинета и высунула нос: в коридоре было довольно оживленно – как раз время, когда пациенток навещали их неверные мужья-лицемеры, дети и родители. Мимо, согнувшись в три погибели и держась за живот, проковыляла девица лет 25 с перемотанными эластичным бинтом ногами до колен. Тут Пулька не выдержала и прогремела, наплевав на то, что может испортить все дело:

– Хавкина! Ты почему как крючок идешь?! Ты так всю оставшуюся жизнь собираешься ходить?!

– У меня шов болит, – заныла девица.

– Немедленно выпрямись! Расправь плечи и сними бинты! Операцию десять дней назад сделали, а она все скрюченная ходит! Еще раз увижу, что ты ходишь и носом землю роешь – не выпишу через неделю!

– Но мне Людмила Васильевна велела так ходить! Она сказала, что шов может разойтись!

– Ну, она у меня сейчас попляшет! – стиснув зубы, прошептала Пулька и ринулась к люксу № 408. Ей так хотелось раскрыть дверь нараспашку и застать заведующую отделением в неловком положении – в смешном, глупом положении! Но тут она остудила свой пыл и подумала рационально – дверь распахнуть никак не удастся, потому что любовники наверняка не забыли закрыть ее изнутри, значит, нужно взять запасные ключи у медсестры на посту. Это во-первых. Во-вторых, врываться еще рано – с момента уединения Череповой с Хамитом прошло всего 30 минут, а раз они захватили поднос с коньяком и шампанским, то к плотским удовольствиям прибавится еще и сердечный разговор, и говорить, скорее всего, будет Людмила Васильевна, а санитар в паузах – вскрикивать в знак поддержки и понимания – «конэчно, да!», а когда дело дойдет до главного, ради чего, собственно, они и уединились в люксе № 408, он коротко и ясно скажет – «хачу, да!», хотя может и «будет изделинь, да!»...

Ну, а в-третьих, какой прок в том, что Пулька застукает их? Что и кому она сможет потом доказать? Еще, чего доброго, с работы вылетит! Следовательно, нужно пригласить кого-нибудь из руководства больницы. И подруга моя кинулась на второй этаж.

Все складывалось просто замечательно! В кабинете главврача больницы как раз только что закончился консилиум по вопросу, стоит ли делать какую-то наисложнейшую операцию одному очень важному и старому господину или у него может не выдержать сердце и от операции лучше воздержаться.

– Пульхерия Аполлинарьевна, как у вас дела в отделении? Как новая заведующая? – спросил, выходя из кабинета, главврач.

– Вы сами можете на нее взглянуть, Роберт Иванович! Ей-богу, не пожалеете! Пойдемте со мной, пойдемте!

– Да что у вас стряслось-то?! – удивился Роберт Иванович, но Пульхерия, наверное, выглядела в тот момент настолько возбужденной, что больше он ничего не стал спрашивать, а лишь попросил своего коллегу составить им компанию и пойти вместе с ними: – Голубчик, Лев Борисыч, поднимемся в гинекологию, а потом я снимки просмотрю.

И Пулька с главврачом больницы и голубчиком Львом Борисовичем устремились на шестой этаж.

– Катя, дай мне запасной ключ от 408-го люкса, – запыхавшись, попросила моя подруга медсестру, которая, вместо того чтобы быть вылепленной из глины или гипса чудиком-скульптором, пару месяцев назад сделала от него аборт. Катя широко раскрытыми глазами посмотрела на Роберта Ивановича, потом перевела взгляд на Льва Борисовича, залепетала что-то, но ключ в конце концов дала.

С тех пор, как заведующая гинекологическим отделением заперлась наедине с санитаром в люксе, прошло больше часа.

Пулька с замиранием сердца повернула ключ (а вдруг там не на что смотреть?!) и чуть-чуть приоткрыла дверь.

– Там было на что посмотреть, уверяю тебя! – рассказывала она мне вечером.

И они все втроем, выстроив головы вдоль щели по росту, принялись наблюдать за происходящим в люксе.

Черепова, в чем мать родила, сидела на арабской кровати, привезенной то ли из Германии, то ли из Англии, по-турецки сложив ноги, Хамит стоял на коленках в одних плавках, повторяя новое выученное им слово:

– Гору! Гору! Гору, да! – Видимо, это означало, что он весь горит.

Заведующая отделением в ответ, икая, покровительственно трепала его по волосам – но пока ей было не до горящего и опьяненного желанием санитара. Она жаждала узнать судьбу – разложив перед собой пасьянс, Людмила Васильевна гадала на картах и хлестала коньяк из фужера для шампанского.

– Луда! Хочу, да! – отчаянно воскликнул Хамит, «Луда» посмотрела на него довольно странно – ее глазные яблоки, казалось, созерцали не героя-любовника, а сфокусировались на кончике собственного носа. Потом она снова перевела взгляд на разложенный пасьянс и с визгом всей своей тушей бросилась к нему на шею (видать, пасьянс сошелся).

Любовники с дикими, звериными какими-то воплями сначала катались по полу. Потом вскарабкались на арабскую кровать. Людмила Васильевна села верхом на Хамита и, схватив пустую бутылку из-под коньяка, начала вертеть и крутить ею над головой, словно это была никакая не бутылка, а рукоятка хлыста, свистящего в воздухе. «Взжик, взжик, взжик, взжик». Хамит, в свою очередь, тоже перестал быть Хамитом, а превратился в резвого скакуна.

– Что ж ты ржешь, мой конь ретивый! – взревела хриплым голосом Черепова. – Что ты шею опустил? – «Хлыст» полетел в угол люкса, в руке у заведующей появился белый пояс от халата, которым она пыталась приподнять опущенную шею «ретивого коня». – Не потряхиваешь гривой, – разочарованно пробасила Людмила Васильевна и вцепилась ему в волосы. – Не грызешь своих удил?

И в момент, когда конь с наездником поменялись местами, Роберт Иванович распахнул дверь и прокричал:

– Вы уволены! Оба!

Любовники в первую минуту ничего не поняли, вскочили. Хамит, натягивая на себя простыню, коротко сказал (безо всякого «да»), как отрезал:

– Будет изделинь.

А Людмила Васильевна просто так, без боя, сдаваться была не намерена – она встала с кровати, гордо расправила плечи и, нацепив очки, нагло и вызывающе, с гордостью даже заявила:

– А что тут такого?! У нас любовь!

– Вы уволены за превышение служебных полномочий, – сквозь зубы повторил главврач и, повернувшись на каблуках, пошел просматривать какие-то рентгеновские снимки в сопровождении Льва Борисовича.

Пулька была на седьмом небе.

– Я все-таки сделала, что хотела! Я скинула эту тупицу, которая не может определить беременность на третьем месяце! – визжала вечером того же дня в телефонную трубку Пульхерия вне себя от счастья, так что у меня даже ухо заложило.

Я была уверена, что подруга моя теперь займет место Череповой, хотя сама она, когда скидывала «тупицу», не думала об этом. Но я ошиблась – заведующим отделением назначили очень неплохого хирурга, переведенного из другой больницы.

– Хорошо, хоть мужик! – радостно прокомментировала его появление Пулька. Но не только назначение нового заведующего обрадовало мою подругу. Больше даже не сей факт, а появление студента из медицинского института, которого направили к ним в отделение проходить месячную практику. Заинтересованность в нем, как бы Пульхерия не скрывала, была видна невооруженным глазом. Теперь она то и дело говорила: «Скорее бы уж мамаша уехала! Все только обещает!» На мой вопрос, куда именно должна отправиться Вероника Адамовна, Пулька рассказала мне следующее.