Горбатый волхв усмехнулся:

— Не каждому в этом мире ведом предел своих возможностей, а уж чужих — так и подавно. Ладно, хватит глазами хлопать-то. Показывай давай, что в суме.

Тимофей поднял с пола бесерменскую котомку, взрезал мечом ремешки. Раскрыл. Под плотной черной тканью обнаружилось…

Больше всего ЭТО походило на граненое яйцо, высеченное из чистейшего горного хрусталя. Большое яйцо — с человеческую голову в шеломе. Гладкая, переливающаяся в факельном свете оболочка помечена странными письменами. А внутри… Да, все верно, внутри, под толстой, бесцветно-льдистой коркой, вмурована ЧЕРНАЯ КОСТЬ, туго обтянутая темной потрескавшейся кожей…

Это была невероятно усохшая рука, согнутая в локте. Настолько маленькая, что ее можно было бы принять за руку младенца, если бы не тонкие и длинные, немыслимо длинные пальцы вместо обычных пухлых детских коротышей. Из скрюченных по-стариковски перстов торчали ногти, напоминавшие когти хищного зверя. Рука была срезана у самого плеча, причем срезана аккуратно и ровно: на кости не видать ни щербинки, ни скола.

— Это добыча великого хана! — Бельгутай вдруг решительно шагнул вперед. Обнаженная сабля нойона хищно заблестела в факельных огнях.

Ищерский князь окинул степняка тяжелым взглядом. Понял ли Угрим сказанное по-татарски, нет ли? Скорее всего, нет. Хотя, как знать… Тимофей никогда не ведал, где пределы понимания проницательного князя-волхва.

Угрим, не удостоив Бельгутая ответным словом, повернулся к Тимофею.

— Так, говоришь, ханский посол?

— Он самый, — кивнул Тимофей. — Хан отправил его к Феодорлиху, а теперь…

— Теперь он останется здесь, — перебил Угрим. — В качестве гостя…

— Это добыча хана! — не унимался Бельгутай.

С саблей наголо нойон подступал к ним. И к суме черного бесермена.

— Или в качестве пленника, — весомо, спокойно и холодно добавил Угрим.

— Но, княже!.. — Тимофей растерянно посмотрел на Угрима. — Негоже удерживать чужих послов силой.

— Он многое видел и многое знает, Тимофей. Его отпускать нельзя. Сейчас — нельзя.

— И все же… — вновь осмелился вставить слово Тимофей. — Хан вроде как союзник наш нынче…

— И я хочу, чтобы он оставался союзником впредь, — отрезал князь-волхв. — Столько времени, сколько это нужно нам. Объясни послу, что у него нет выбора. Если будет противиться — умрет.

— Но…

— Не спорь! — гневно сверкнул очами Угрим. — Не иди супротив княжьей воли.

Тимофей вздохнул. Произнес по-татарски — негромко, отведя глаза в сторону:

— Бельгутай. Тебе придется задержаться.

Добавил поспешно, словно оправдываясь:

— Князь приказал.

Узкие глаза степняка вовсе превратились в злые щелки, ноздри, наоборот, гневливо расширились.

— Бельгутай, поверь, мне самому все это не по нраву, но князь…

— Я не подчиняюсь приказам твоего коназа-шамана, Тумфи! — вскинул голову нойон. — Я не подчиняюсь прочим урусским коназам. Я посол великого хана и выполняю только его волю. Я должен безотлагательно вернуться в ставку Огадая. И я отвезу ему это.

Изогнутый клинок указывал на прозрачный кристалл с заключенной внутри костлявой рукой.

— Пусть твой коназ отдаст Черную Кость, и великий хан щедро возблагодарит его.

— Дурень! — качнул головой Тимофей. — Князь сейчас в своей вотчине и в своем праве. Если он сам не сочтет нужным, то ничего никому отдавать не станет. И тебя отсюда никто против его воли не выпустит. Живым — так точно. Князь не позволит.

— Тогда я убью твоего коназа, Тумфи!

* * *

Угрим лишь усмехнулся, когда кривая полоска заточенной сабли дернулась в его сторону.

— Не глупи, Бельгутай, — нахмурился Тимофей.

Бесерменская сума с яйцом-самоцветом вновь полетела наземь. Тимофей, обнажив меч, встал между послом и князем.

— Живота лишиться хочешь? Или в камень обратиться, как этот вот…

Тимофей взглядом указал на полонянина, закованного в каменный панцирь. Бельгутай ничем не выказал страха. Нойон был не робкого десятка и, похоже, готов был биться до конца. Даже с сильным колдуном.

— Если мне суждено погибнуть — хан отомстит! — прохрипел степняк по-татарски. — Если меня сгноят здесь — хан отомстит!

Что верно, то верно. Степняки люто мстят за своих. Тимофей покосился на князя, однако Бельгутай не дал ему вымолвить ни слова. Бельгутая несло, в раскосых глазах полыхала неукротимая ярость.

— Никто не смеет поднимать руку на обладателя ханской пайцзы, — посол благоговейно тронул продолговатую золотую пластину на шее, — ибо дерзновенная рука будет отсечена по самую голову! Если твой горбатый коназ, Тумфи, самонадеян и глуп настолько, что не понимает таких простых вещей, пусть готовится к худшему. Скажи ему: тумены Огадая вытопчут всю ищерскую землю, сотрут с лица земли его жалкий городишко, сроют стены до основания, обвалят эти подземелья, а его самого сварят заживо в кипящем масле. С тобой вместе сварят, Тумфи, если ты сейчас не сможешь образумить своего коназа.

Татарин умолк, переводя дух.

— Что, Тимофей, шибко бранится, да? — скривил губы Угрим.

— Местью пугает, — хмуро, без тени улыбки, ответил Тимофей. Нечему тут было улыбаться. — Говорит, что хан…

— Чепуха! Ничего нам Огадай не сделает, — отмахнулся Угрим.

По мнению Тимофея — слишком уж легкомысленно.

— Княже, вообще-то вредить ханскому послу, да еще и с охранной пайцзой, это и вправду как с полымем играть. Большим набегом чревато.

Угрим оскалил крупные зубы:

— Не беспокойся, Тимофей. Уверяю тебя, сейчас татарин уповает вовсе не на ту золотую вещицу, что болтается у него на шее, а на связь с шаманом, который ставил на него свои защитные заклятия так же, как я на тебя — свои. Только напрасно он надеется. Когда порвался темный путь, которым вы спасались от латинян, вместе с ним разорвались колдовские связи и раскололись магические щиты, наложенные на вас. Ханский посол больше не несет на себе чужого волховства. Как и ваш пленник. Как и ты сам, кстати, Тимофей. На тебе тоже нет теперь моей защиты. Объясни это послу. Скажи, что помощи ему ждать неоткуда.

Бельгутай выслушал Тимофея с недоверием и сабли не убрал.

— Даже если твой коназ говорит правду, Тумфи, это ничего не меняет. Гнев великого хана будет страшен вне зависимости от того, когда откроется истина и наступит время кары — через неделю, месяц или год.

— О какой каре ты говоришь, Бельгутай?! — вздохнул Тимофей. — Пойми: Огадай никогда не узнает, где и почему ты сложил свою дурную голову. Хан будет мстить латинянам — не нам. Ты погибнешь напрасно. Твоя смерть никому не принесет пользы. Так что спрячь лучше сабельку-то.