Семь их осталось на свете и каждый из них, это я тоже знала, непременно захочет присоединить земли покойного к своим владениям. А кроме братьев появятся, как пить дать, правители соседних земель, чтобы искать, кто руки моей, а кто погибели. И всем им дитя, что носила я под сердцем, будет костью поперёк горла!

Так и вышло вскоре. Собрались в замке доблестные мужи, дюжина их была и каждый из них косился на мой едва заметный ещё живот да гадал, родится ли мальчик. О, как бы я хотела, чтобы это был он! Сын, достойный своего отца! Сын, для которого я сохранила бы отцовский трон во что бы то ни стало! Но Зеркало уже предсказало иное, хоть никто, кроме меня, ещё не знал того. Я носила дочь. А значит, чтобы удержаться в прежнем положении, приходилось проявить изобретательность.

Нет, что ты, милый, куда мне было воевать! Без поддержки, без войска, с пузом наперевес – славный же, по-твоему, вышел бы из меня полководец! Нет, приятель, я собиралась действовать иначе, чисто женскими штучками. Перво-наперво, конечно, требовалось удержать их всех при себе, но, в то же время, на расстоянии достаточном, чтобы и сами они не перегрызлись, как псы, и меня бы в драке не зацепили. А потому с каждым была я приветлива да вежлива, от всех приняла и сочувствие, и помощь, каждого заверила в сердечной признательности, каждому обещала свою нежную дружбу. Им же, в свою очередь, хватило чести не устраивать над едва остывшим телом брата и союзника драку за его трон.

Договорились доблестные мужи подождать пока не появится на свет наследник Тибиона, да не завершится срок траура, а если, вопреки чаяниям, родится девочка, или же что случится с младенцем, то решено было, что братья покойного продолжат делить власть, пока не определят достойнейшего среди них. Хотя, все заранее сходились на том, что корону должен получить Эйнион – седьмой сын их общего отца, прозванного за дела его Добрым. С самых юных лет прославился он, как неистовый воин, когда вместе с отцом и братьями боролся с врагами, угрожавшими их землям с моря, и по смерти отцовской надеялся получить его трон, но старик решил иначе, отдал верховную власть не пылкому воителю, а мудрому правителю – моему покойному супругу, прочим же братьям наделил небольшие владения, чтобы правили они в них от его имени. Теперь же, не видели братья в своих рядах никого, достойнее Эйниона и готовы были при нужде встать плечом к плечу ему в помощь.

Должна сказать, такое положение дел вполне меня устраивало. Оно позволило бы мне сохранить безопасность, довольство и почёт, не обязывая более ни к чему. Пусть себе мужчины решают дела королевства, думала я, моя задача гордо носить траурное покрывало, да принимать с улыбкой их любезности. А уж любезности эти ребята расточали, что лосось икру! Ни вдовий наряд, ни растущий живот их не смущали. Братья покойного, глядя на соседей, только зубами скрипели, самим-то им ничего не светило – женитьбу на вдове родного брата закон в тех краях запрещал настрого, да и прочих сношений подобного толка никак не одобрял. А вот иноземцы так и наворачивали круги вокруг меня! Да только, до их блестящих глаз мне дела было мало, так что, хоть иные намёки бывали довольно тонки, я усердно оставалась к ним глуха, ничего никому не обещая, но и не отказывая прямо. Держа их в неопределённости, собиралась я протянуть как можно дольше, по крайней мере, до тех пор, пока не завершится положенный срок траура, а за то время уж постаралась бы подыскать себе достойного покровителя.

Но планам моим не суждено было осуществиться… Кто же знал, что и на благородном древе найдётся гнилая ветвь?

Вслед за братьями моего покойного Тибиона под кров его замка потянулись, что вороны, бывшие его союзники да соперники, мало чем, впрочем, друг от друга отличавшиеся. Был среди них один, чей прадед, наёмник, ставший за рвение своё протектором земель, которые призван был защищать, коварно захватил власть над ними, угрозами да посулами женив на себе единственную дочь почившего законного короля. Имя его было Гуртевир, но все звали его Белоголовым, поскольку разгульная жизнь состарила его до срока, убелив волосы сединой, что инеем.

Мне он с первого взгляда не понравился. Было в нём что-то пугающее, тёмное, что-то сродни дикому зверю, а глаза ледяные, что ни взгляд – мороз по коже. Хоть многие женщины находили его весьма привлекательным, и вились вокруг, как мухи над павшей лошадью. Да только они не знали того, что сумела вызнать я. Не знали, какие слухи стелились тенью за Белоголовым королём, разносимые его недругами, о том, сколько юных красавиц – служанок и рабынь, согревавших его постель, пропадали без следа, так что их больше никогда не видели в стенах его усадьбы, да и вообще нигде. О том, от чего жена его умерла в расцвете лет. О том, почему юная дочь его почти не покидает отцовских покоев, да о том, почему Белоголовый не ищет ей женихов, хоть срок для того давно уж подошёл.

Вот какой человек теперь набивался мне в ухажёры!

Не удивительно, что именно он единственный среди прочих решился напрямую объявить о своих намерениях, за что, конечно, получил от меня суровую отповедь. Но Гуртевир и после этого не отступился. Пуще прежнего мне проходу не давал! Я пригрозила пожаловаться аббату. Но Белоголовый на то лишь плюнул на пол, веры покойного моего мужа он не разделял и служителей его бога не чтил. Тогда я рассердилась, да пообещала рассказать всё родственникам, мол, поглядим, как им такое понравится – тело их брата и его друга едва остыть успело, а он уж подбивает клинья к его брюхатой вдове!

Гуртевир в ответ обозвал меня поганой сукой, заморской потаскухой и ещё парочкой словечек, кои я даже повторять не возьмусь, однако же оставил в покое, чего я, собственно, и добивалась. Эх, знала бы я тогда, чем всё обернётся, приберегла бы и для него какое-нибудь яблочко, пусть не волшебное, зато верное… Ну, да поздно уж сокрушаться!

Оставил, значит, меня этот тип в покое, а я, дура, и успокоилась. Решила, отступился. Да как бы не так! Он, как змея, затаил злобу! Стал выведывать моё слабое место, да выжидать удобного момента, чтобы ловчей ужалить.

Скоро вспомнил Белоголовый, что у покойного Тибиона имелась кроме