вернуть Франции её величие по рецепту Генерала. В то же время к голлистам я себя не причислял, оставаясь для них посторонним. Поэтому, как только война закончилась, они посмотрели на меня как на русского человека, допустим, как на члена Иностранного легиона: в том смысле, что если война окончена, то, значит, он больше никому не нужен.

Итак, в то время моя официальная карьера подошла к концу и надо было начинать новую жизнь писателя и издателя. Тем не менее я продолжал интересоваться разведкой всё время, впрочем, как и Россией.

В 1972 году, когда Брежнев начал переговоры с Западом по вопросу разграничения сфер, предложение Леонида Ильича встретило повсеместную негативную реакцию. Я же, совместно с адвокатом Ватикана, наоборот, объяснил, что единственная возможность развалить коммунистический строй – это сформулировать третье приложение к базовому пакету, переданному Брежневым.

В своих мемуарах Горбачёв пишет, что это было началом провала коммунистической системы: Россия не могла согласиться с введением в международную практику понятия «права человека», тем паче с созданием режима свободного перемещения людей и духовных ценностей. Наблюдалось абсолютное противоречие с местной правоприменительной нормой. Для того чтобы добиться понимания политиков, мне пришлось за это побороться. Мне понадобилось 3 года, чтобы Запад понял, что единственная возможность построить новую Россию заключается в подписании так называемой третьей хельсинкской корзины. («Троянским конём» называет академик А.И. Фурсов эту «третью корзину», предполагавшую свободный обмен людьми, идеями и товарами. По сути, это позволило начать в недрах Советского Союза создание компрадорского капитализма, получившего горячую поддержку в верхах, чаявших западных благ.)

Иными словами, я опять повёл себя как типичный россиянин-бессребреник: ведь никакой выгоды из этого дела лично для себя я не извлёк ни во Франции, ни в Америке. Наоборот, на меня смотрели как на левого человека, то есть сочувствующего коммунизму.

Из этого следуют два-три программных вывода, коих я и придерживался. Первое: предвидеть, что Хрущёв будет наследником Сталина. Второе: помочь де Голлю не только выйти из Алжирской войны, но также избежать гражданской войны во Франции, что тоже входило в мою зону ответственности. Отмечу, что ситуация в стране была ужасная. В ту пору под моим началом находились все полицейские силы страны, или, как вы их называете, силовики.

Как вы знаете, операция увенчалась успехом: гражданская война не началась. В основе моих побуждений лежала русская линия: я помнил об ужасах 17-го года, об убийстве моего деда доктора Евгения Сергеевича Боткина (Е.С. Боткин был расстрелян с членами царской семьи в Ипатьевском доме). Ненавижу анархию и революцию!

Теперь о коммунизме. Мой подход к нему был очень интересным. В чём-то он совпадал с линией Ватикана. Я считал, что коммунизм – не идеология, похожая на нацизм, но самая настоящая новая религия, поэтому бороться с ней нужно духовными силами. Сообразно этой линии я и строил всю мою жизнь. Но никаких особых благ от Франции за это не получил. В свою очередь, меня это абсолютно не волнует, потому что я чувствую себя русским человеком, а отнюдь не французом.

Я родился во Франции, но начал говорить по-французски, только когда мне было 7 лет. До 20 лет жил в русской среде, в которой говорили исключительно по-русски. Вот и думал я по-русски, а по-французски начал думать, только когда пошёл в Академию политических наук. Окончил я её первым в своем выпуске, что позволило мне сделать карьеру. Конечно, настоящая-то карьера была невозможна, потому что в те времена – особенно после войны – Франция была глубоко коммунистической страной. Например, в Академии политических наук история России до 17-го года не изучалась. Изучали исключительно политическую экономию и социалистический марксизм. Поэтому на меня, белоэмигранта, смотрели косо. Настоящая моя карьера пошла в Америке, но далее я бросил всё, чтобы защитить Францию и де Голля, то есть поступил типично по-русски – очень глупо. Прямо как у Салтыкова-Щедрина.

– Вы не сумели дойти до самых больших высот, потому что никогда не отказывались от своего русского происхождения. Я прочитал это в вашей книге: вы всегда были верны себе и не хотели переделывать своё имя на французский лад… (см. книгу К.К. Мельника «Современная разведка и шпионаж», а также того же автора «Шпионаж по-французски»).

К.М.: Так и есть. Но моей главной музой всегда оставалась разведка. Во-первых, разведка не имела отношения к коммунистической идеологии, во-вторых, она даёт возможность понять мир.

Мне всегда хотелось понять, почему такая великая держава, как Российская империя, погибла так быстро и провалилась так глубоко. Именно поэтому последние 10 лет я по-прежнему интересовался разведкой. После этого моего труда, о котором вы упомянули, наступила пора моих первых встреч с Маркусом Вольфом (в течение 34 лет Вольф руководил разведкой ГДР), генералом Кондрашовым, высокопоставленными представителями ЦРУ…

Был отснят фильм. На первой встрече продюсер меня спросил: «Чего вы хотите?» Я ответил, что желаю встретиться с сотрудниками КГБ, с которыми я когда-то боролся. Я имею в виду Первое главное управление, а не Второй главк. Каковым же было моё потрясение! В Первом главном управлении я нашёл замечательных людей, обладавших масштабом мышления, сравнимым с преподавателями французских университетов! Людей абсолютно честных, которые ничего пошлого не делали! Они только изучали мир, пусть и пользуясь вербовкой агентов, симпатизировавших коммунизму!

Одним из этой плеяды считаю Шебаршина. Не могу не переживать по этому поводу. Я ему звонил каждую неделю, мы нередко встречались и пили чай или ужинали с ним. Так что его самоубийство было для меня большим ударом. Шебаршин был одним из самых блестящих разведчиков, которых я когда-либо встречал. Думаю, он был уровня Маркуса Вольфа, с которым я тоже дружил.

Итак, я целых 10 лет дружил с людьми из бывшего Первого главного управления КГБ, причём прочитал все книги, которые они мне столь любезно присылали. Возможно, поэтому я и написал ещё одну книгу про настоящую русскую разведку. Вы её читали в русском переводе, который не очень хорош.

В моей книге говорится, что начало настоящей русской разведки положило появление коммунистической идеологии. На Западе же разведка началась, когда вспыхнула Вторая мировая. Англичане очень умно вели себя. Французская разведка тоже вела себя грамотно относительно немцев. Партизанская война не была, конечно, значимым явлением, но вот разведка действительно работала хорошо. А потом началась холодная война, и на арену разведвойны вышла Америка.

Не скрою, последние 10 лет моих контактов с представителями русской разведки мне очень помогли написать последнюю книгу о недостатках французской системы сбора сведений (примечание: имеется в виду книга «Шпионаж по-французски»). Когда мне показали музей