«Вроде бы мне самому следовало испытать возбуждение, – подумал шеф редакции, удивленный отсутствием собственой реакции. – Как-то это ведь должно было меня расшевелить».

Он быстро просмотрел остальные картинки с карты памяти. Все оказались столь же нечеткими и темными. Сделанными тайком. Белый дверной проем, время от времени появлявшийся в правом углу снимков, подсказывал, что фотограф прятался в комнате или в помещении по соседству.

На фотографии номер тридцать девять появились контуры еще одного персонажа. Темный силуэт в левом верхнем углу. Пара на столе снова поменяла позицию. Силуэт приблизился на картинке сорок, а на сорок первой ему удалось рассмотреть, кто это был. Мариана фон Берлиц, подружка Карла Веннергрена, подменявшая отпускников в вечернюю смену в их газете, когда он первое лето работал в ней.

В руке она держала большой револьвер.

Андерс Шюман почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове, боже праведный, ему пришлось подняться, он не мог поверить своим глазам. Камера внезапно начала жечь руку: неужели он видел убийцу?

Стараясь унять дрожь, он открыл следующий кадр и снова попал на пьяную подругу Анники Бенгтзон. Он вернулся к снимку номер один. Шюман пересмотрел все снимки несколько раз, убедился, что ничего не упустил.

Окинул взглядом редакцию сквозь прозрачную стену – никто не смотрел в его сторону, все были заняты своими делами, трудились на благо газеты или, возможно, ради собственной выгоды.

И что ему делать со всеми эти фотографиями?

По мнению полиции, они не имели ценности для расследования убийства…

Нет, не так, поправил он себя, камера не имела ценности для расследования, содержимое карты памяти они скопировали.

Потом возникал логичный вопрос: кто сделал снимки? Насколько он знал, ничего из их фотооборудования не пропадало, а значит, фотографом являлся кто-то из сотрудников газеты.

Другими словами: либо Барбара Ханссон, либо Карл Веннергрен.

И что, черт возьми, ему делать с этим нежданным подарком?

Шюман положил фотоаппарат на письменный стол перед собой – на вид безобидный, но обладающий огромной взрывной силой предмет. Покачался немного на стуле. Сосредоточил взгляд на блестящих контурах камеры, все остальное вокруг сейчас виделось как в тумане.

В его руках находились уникальные фотографии, возможно, последние, запечатлевшие Мишель Карлссон живой. Об их публикации не могло идти речи. Пустить их гулять по редакции было равнозначно тому, как и оклеить плакатами с ними Сергельскую площадь. Уничтожить их он не мог, это стало бы откровенным преступлением с журналистской точки зрения.

Он откинулся на спинку стула, прикрыл глаза рукой. Сидел так, пока не созрело решение, потом быстро наклонился вперед и притянул к себе камеру. Открыл второй ящик своего письменного стола, бросил ее туда среди всякого барахла и запер его. И наконец спокойно перевел дух.

«Пусть пока полежит там», – подумал он, не желая забивать этим сейчас голову. Зажмурился на мгновение, затем окинул редакцию взглядом и остановил его на Торстенссоне.

Главный редактор сидел на месте шефа международного отдела, явно чувствуя себя там не лучшим образом и думая о чем-то постороннем.

«Ему уж точно не слишком комфортно здесь», – подумал Шюман и сам удивился, насколько увереннее почувствовал себя от этой мысли.

Анника с такой силой вцепилась в руль, что побелели костяшки пальцев.

– Хочешь, я поведу? – предложила Анна Снапхане.

Анника покачала головой, бросила взгляд в сторону озера. Дорога шла вдоль берега с таким упорством, с каким собака преследует свою хозяйку, отправляющуюся в поход за грибами, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, но всегда недалеко, периодически выдавая странные крюки и петли, но всегда возвращаясь на ее след.

Они остановились на автозаправке «Статойл» во Флене и купили букет летних цветов в прозрачной упаковке. Анника выписалась из мотеля «Лофтен», расположенного на соседней улице, а потом они поехали в сторону Меллесы и Хеллефорснеса.

Луга и леса, раскинувшиеся по обеим сторонам дороги, как и положено в начале лета, радовали глаз разнообразием красок, где доминировал ярко-зеленый цвет. Они обе молчали, но установившаяся в салоне тишина вовсе не тяготила их, а помогала расслабиться и собраться с мыслями, чтобы потом, когда придет время дружеской беседы, не бросать слов на ветер. Анна прекратила плакать, и сейчас о ее недавних рыданиях напоминала только краснота под глазами и распухший нос. Она невидящим взглядом таращилась наружу через стекло машины и полностью отдалась на волю своей спутнице.

Анника могла бы вести машину с закрытыми глазами. Она знала здесь каждый изгиб дороги, каждый дом и каждый камень, навечно отложившиеся в ее памяти, когда она несколько лет подряд изо дня в день, в солнце и дождь, жару и снег, проезжала этим путем в школу и обратно.

– Давно ты посещала могилу бабушки в последний раз? – спросила Анна уже вполне спокойным голосом.

Анника сглотнула.

– Слишком давно, – сказала она. – Когда была беременна Эллен.

Она повернула в сторону Харпсунда, пересекла железную дорогу и поехала вверх по склону холма, на вершине которого среди домов старинной деревеньки стояла маленькая церковь. Поднявшись на холм, она повернула налево и, миновав знак «Остановка запрещена» и зону его действия, припарковалась у еловой живой изгороди. Сидела неподвижно и дышала несколько секунд, а потом взяла цветы, уже подвявшие от жары, и вышла на солнце.

Церковь белым пятном выделялась на общем фоне слева от нее, пожилая парочка – каждый со своей палкой – медленно брела среди старых могил. Более новая часть кладбища заканчивалась у озера в окружении еловой изгороди и берез. Гравий скрипел под ногами Анники, когда она осторожно, чуть ли не крадучись, ступала по нему. Ее взгляд скользил по надгробиям, исконно шведским фамилиям и именам, ведь здесь покоились местные хуторяне, а они не могли зваться иначе чем Андерссонами, Юханссонами и Эрикссонами.

Перед лестницей она остановилась, сделала три глубоких вдоха, посмотрела, как солнечные зайчики играют в пятнашки на берегу.

«Красиво здесь, бабушка, – подумала она. – Тебе повезло».

Потом, преодолев пять ступенек, спустилась на следующую террасу, повернула налево сразу за емкостями с водой, пластиковыми вазами и мусорными баками, миновала могилу двадцатиоднолетнего солдата, погибшего в Финскую войну за свободу Скандинавии. Надгробие из полированного красного гранита украшала выполненная золотыми буквами надпись «София Катарина», дедушка покоился рядом. Анника опустилась на колени, они стали влажными от травы. Она положила цветы, не сняв с них упаковку, даже не позаботилась принести воды.

«Ты бы считала, что я поступила правильно», – подумала она.

Потом явственно услышала бабушкин голос, столь же странным образом молодой и чистый, как он звучал, когда она была жива, ее слова о необходимости иметь такую работу, которая позволила бы самой обеспечить себя, о том, что никогда нельзя зависеть от мужчины в финансовом плане. «Послушай меня, Анника, найди себе хорошую работу».