— А ты, стало быть, все в дружинниках ходишь, — проговорил Ослябя. — Небось по-прежнему под крылом у Корибута Ольгердовича, а?

— Разошлись наши пути-дороги с Корибутом Ольгердовичем, уже давно, — махнул рукой Пересвет. — Я теперь вольный витязь. Вот, хочу попытать счастья в Москве.

— Как же так? — удивился Ослябя. — Ты же был в чести у Корибута Ольгердовича.

— Знаешь пословицу, сегодня в чести, а завтра иди свиней пасти, — невесело усмехнулся Пересвет. — Литовским князьям я больше служить не собираюсь!

— Ты один в Москву приехал или вместе с Чеславой? — с заметным усилием выдавил из себя Ослябя. При этом он отвел глаза от Пересвета.

— Не женат я, брат, — сказал Пересвет.

— А как же твоя помолвка с Чеславой? — встрепенулся Ослябя.

— Покуда я мыкался в плену у тевтонцев, Чеслава вышла замуж за Кориата, сына Ерденя, — хмуро ответил Пересвет. — Прости, брат, что я увел у тебя Чеславу. Негоже я поступил тогда. Получается, тебя счастья лишил и сам ни с чем остался.

— Ничего не понимаю, — озадаченно обронил Ослябя. Он взял Пересвета за локоть. — Расскажи мне все подробно, друже.

— Идем на постоялый двор, — кивнул Ослябе Пересвет. — Я там коня оставил и вещи свои. Посидим, поговорим, вина выпьем.

— Извини, брат, вино-то я больше не пью, — заметил Ослябя, шагая рядом с Пересветом сквозь людскую толпу.

— Ну, тогда квасу выпьем, — улыбнулся Пересвет, похлопав Ослябю по плечу. — Квас монастырским уставом не запрещен для иноков.

Постоялый двор, куда Пересвет привел Ослябю, стоял на Мытной улице и был обнесен высоким частоколом. Тут же находилась харчевня, пропитанная запахом горелого мяса и горьковатым дымком очага. В харчевне стояли длинные столы, за которыми сидели посетители из числа заезжих гостей. В основном это были люди небогатые или среднего достатка.

Просторное помещение с высоким потолком и маленькими окнами было освещено огнем очага и чадящими факелами, вставленными в специальные металлические кольца, прибитые к стенам. Обслуживали посетителей жена владельца харчевни и два юных холопа.

Отыскав свободное местечко, Пересвет и Ослябя уселись с краю за один из столов, с которого расторопные слуги в длинных рубахах сметали объедки и убирали грязные тарелки. Жена трактирщика принесла им квасу в глиняных кружках без ручек.

Ослябя первым делом стал выспрашивать у Пересвета, как получилось, что он угодил в плен к крестоносцам.

Вспоминая подробности того похода литовско-русских полков к Рудавскому замку, Пересвет хмурил свои светлые брови. Ему не очень-то хотелось рассказывать Ослябе о своем неудачном поединке с тевтонским рыцарем, о пребывании в плену, затянувшемся из-за козней Будивида, о любовных отношениях с немкой Гертрудой… Однако Пересвет понимал, что если он хочет от Осляби ответной прямоты, то должен и сам быть до конца откровенным с ним.

Долго вел свой рассказ Пересвет, прихлебывая квас из кружки. Внимательно слушал его Ослябя, поражаясь тем испытаниям, через которые пришлось пройти Пересвету при побеге из плена.

— Кабы уцелела Гертруда в ваших скитаниях по лесам, привез бы ты ее домой и взял бы в жены? — спросил Ослябя, когда Пересвет умолк.

Пересвет молча покивал головой.

— Но ты же был помолвлен с Чеславой, — напомнил другу Ослябя. — Родня Чеславы и твоя родня поднялись бы скопом на тебя. Разве нет?

— Поднялись бы, — согласился Пересвет, — но я не променял бы Гертруду на Чеславу.

— А Будивид-то каким мерзавцем оказался, а! — заметил Ослябя. — Не думал я, что он способен на такое! Но ты правильно сделал, что не стал его убивать, брат. — Ослябя стиснул руку Пересвета. — Пусть Господь накажет Будивида за его подлость. Господь есть самый всевидящий и самый справедливый из судей.

Затем Ослябе захотелось узнать, почему Пересвет, выбравшись наконец из Пруссии, не поехал сразу в Брянск, а прибыл в Вильно и вступил в дружину Ольгерда.

— Во-первых, я хотел сподвигнуть Ольгерда и Кейстута к новому походу против Тевтонского ордена, — ответил Пересвет. — Мною владело сильнейшее желание хоть как-то помочь пруссам, порабощенным немцами. Я тешил себя надеждой, что победы литовцев над тевтонцами подтолкнут пруссов к очередному восстанию против поработителей. Но, к сожалению, ни Ольгерд, ни Кейстут не осмелились на новое глубокое вторжение в Пруссию. Поражение на реке Рудаве слишком сильно ударило по ним. По слухам, Ольгерд до сих пор еще не вызволил из немецкого плена всех своих воинов. — Пересвет глотнул квасу и продолжил: — В общем, спустя год я ушел из Ольгердовой дружины.

— Ежели ты упомянул первую причину своей задержки в Вильно, то нету смысла, брат, скрывать вторую, — прозорливо обронил Ослябя, глядя в лицо Пересвету.

— Да, брат, была у меня тогда и вторая причина не спешить домой, — с печальным вздохом промолвил Пересвет. — Когда дружина Корибута Ольгердовича стояла в Вильно перед выступлением в Пруссию, тогда случай свел меня с челядинкой Маленой в стенах Ольгердова терема. Не стану скрывать, сильно я увлекся Маленой, а она — мной. Так получилось, что Малена и подруга ее примкнули в том походе к литовскому войску. Мы с Маленой и в военном стане ухитрялись тайком встречаться.

— Я всегда говорил, что ты по женским юбкам ходок первейший! — не удержавшись, вставил Ослябя. — И Чеслава для тебя была просто очередная забава.

— Ладно, чего уж теперь прошлое ворошить, брат, — проворчал Пересвет. — Все едино, ни Чеслава, ни Гертруда, ни Малена судьбу свою со мной так и не связали. Чеслава за другого замуж вышла. Гертруда погибла от тевтонских стрел. Малена скончалась при родах. Выбравшись из Пруссии, я долго искал Малену, но все было без толку. Однажды я столкнулся с Росаной, подругой Малены. От нее-то я и узнал, что Малена забеременела от меня, но разродиться не смогла. — Пересвет тяжело вздохнул. — Получается, повинен я в смерти и Гертруды, и Малены.

— А я думаю, брат, что не повинен ты в этих смертях, — сказал Ослябя. — С провидением не поспоришь, всякому человеку своя смерть на роду написана. Ты даже не повинен в смерти тех тевтонцев, кои пали от твоего меча. Ты же не сонными их убивал, а в схватке, головой своей рискуя. В сече всегда так: либо ты, либо тебя.

Пересвет поинтересовался у Осляби, в каком монастыре он несет крест свой и за какой надобностью прибыл на московский торг.

— Я еще не монах, а послушник, — промолвил Ослябя. — Прежде чем принять монашеский постриг, всякому послушнику грехи замолить надо, плоть и душу очистить от суеты мирской. Ты же знаешь, брат, грехов на мне много. А живу я далече от Москвы, в обители Сергия Радонежского, это в шестидесяти верстах отсюда. Монастырь наш невелик, и стоит он на холме при слиянии рек Кончуры и Вондюги. Вокруг монастыря стеной стоят леса дремучие. Одно слово — дикий край.

— Слышал я про Сергия Радонежского, — заметил Пересвет с неким оттенком почтения в голосе. — Люди сказывают, к нему отовсюду паломники идут: кто за советом, кто за утешением… Идут даже в такую глухомань. Сам митрополит Алексий, говорят, ни одного большого дела не начинает, не посовещавшись с Сергием Радонежским. Поразил ты меня, брат, своим монашеским облачением. Однако ж я втройне поражен тем, что ты нашел пристанище у самого святого игумена на Руси.