Агент герканской разведки умер, испустил дух на руках Аламеза. В этот миг в сердцах обоих морронов появилась печаль, а на глаза навернулись слезы. Они видели много смертей как близких, так и совершенно незнакомых людей. И каждый раз, когда при них умирал настоящий солдат, не прекращавший борьбу до последнего вздоха, и с Граблом, и с Дарком творилось одно и то же: горечь в сердце, скупые слезы на глазах и неистребимое желание отомстить за смерть Человека с большой буквы.

* * *

Всему рано или поздно приходит конец; закончился и спуск на самое дно тюремного подземелья. По дороге морронам попалось еще несколько камер: одни были давненько заброшены, и в них не водилось даже подземных падальщиков – крыс; в других доживали последние минуты иль часы подвергшиеся пыткам мученики с точно такими же черными отметинами на коже. Женщин среди узников не было, так что легионеры в каменных мешках подолгу не задерживались. Вид чужих страданий – не самое лучшее зрелище, особенно если умирающий тебе вовсе не враг, а ты отчетливо осознаешь собственное бессилие хоть как-то помочь, хоть как-то облегчить муки медленно угасающей плоти.

Ступени оборвались внезапно, а все еще не закончившийся, ведущий куда-то вперед тоннель разительно отличался от всего, что морроны в ту ночь увидели в застенках верлежской стены. Пол, стены и потолок прохода казались не просто ровными, а идеально гладкими, вымощенными большими плитами, без заметных стыков. Стало гораздо светлее, хотя факелов впереди не было. Определенно, шеварийцам был известен какой-то более эффективный способ освещать, а заодно и согревать помещения, находящиеся глубоко под землей.

Дарк с Граблом на секунду застыли и, не сговариваясь, чертыхнулись, после чего обменялись многозначительными взглядами. У обоих возникло нехорошее предчувствие, но они подавили в себе ощущение близкой опасности, ведь выбора, собственно, не было, раз уж пришли, им следовало дойти до конца, пойти на неизвестной природы свет, не предвещавший ничего, кроме бед. Осторожно ступая по зеркальным плитам пола, легионеры пошли вперед, готовые дойти до цели и отразить атаку любого неизвестного противника, вздумавшего им помешать. Однако первая остановка произошла гораздо раньше, чем морроны предполагали, и виной тому, как ни странно, стали стены, на которых вдруг моментально проявились рисунки.

Художники часто украшают стены богатых домов и дорогую посуду изображениями живописных пейзажей иль живых людей, но Аламез еще ни разу не видел, чтобы украшенные малахитовым орнаментом «полотна» проступали из глубин камня сами собой, как будто почуяв тепло, исходившее от непрошеных гостей.

– Ишь, уродцы какие! – хмыкнул Зингер, на которого явление, которое можно было смело назвать чудом, не произвело должного впечатления, как не поражают мастера иллюзии жалкие трюки фокусника из бродячего цирка. – Тощие, узколобые, длиннющие, как жерди, мышц на тельце почти нет! А бабенки, бабенки какие отвратные… ни кожи, ни рожи; ни бедер, ни дынек! Вот только ноженки ничего… Чо, мазилка-художник нормальных людишек в натурщики подобрать не мог?!

– Это вовсе не люди! – едва качнул головой Дарк, завороженно наблюдая за то проступающими из камня, то растворяющимися прямо на глазах картинами бытовых сцен из прошлого, из очень далеко прошлого… пожалуй, даже из той поры, когда не только он сам, но и его пра-прадед еще не появился на свет. – Это эльфы… причем даже не те, которых я еще застал, а их далекие предки… – прошептал Аламез, чувствуя, как к горлу медленно подкатывается ком, а колени предательски подкашиваются.

– Вот чо, – выразил удивление потомок гномов, совсем не испытывающий того трепетного чувства, которое на несколько мгновений парализовало его товарища. – Все равно тощи у них бабы были, тощи, худосочны, уродливы да, поди, еще и холодны, как погост. Теперь ясно, почему эльфы выродились… с такими бедрами!

– Заткнись! – повысил голос Аламез, не желающий услышать рассуждения еще более пошлые.

– Тогда копытами шевели! Ишь, застрял тута, эстета какая! Нету у нас времечка мазне всякой дивиться! – засопел Грабл и, бесцеремонно схватив Дарка за локоть, потащил его за собой, туда, откуда шел свет.

Когда путь полон неожиданностей, то нечего дивиться большому сюрпризу в его конце. Тоннель вывел морронов в огромный, хорошо освещенный зал, который, собственно, и залом-то назвать нельзя. Повсюду были корни: большие и маленькие, толстые и тонкие; прямые да ровные, как тело змеи, и извивающиеся, разветвляющиеся. Одни из них, мерно мерцая, светились ярким, но неслепящим светом, другие свисали с потолка и, шевелясь, как водоросли, снабжали подземную нишу довольно свежим воздухом, третьи корневища причудливо сплетались между собой, образовывая странную конструкцию, заменявшую необычному помещению стены, потолок и пол. У Дарка тут же возникло ощущение, что какой-то злой колдун уменьшил его тело в тысячу раз, а затем посадил в плетеную корзину. Наверное, то же самое почувствовал и Грабл, отрывисто зашмыгавший носом, напрягший мышцы шеи, подозрительно озиравшийся по сторонам и обнаживший оружие.

– Что это?! Храм, что ль, какой?! А может, тайная лаборатория мага, обладающего влиянием при шеварийском дворе?! – не то чтобы спросил у товарища, а скорее просто высказал вслух предположение Аламез и тут же мысленно стал искать подтверждения или опровержения.

Дарк пребывал в растерянности, так бывает всегда, когда голова не в состоянии объяснить то, что видят глаза или слышат уши. Он не понимал ни природы диковинных корней, как будто почувствовавших присутствие чужаков и потихоньку пришедших в движение, ни назначения зала, ни того, каким образом шеварийский сыск связан с таинствами древнего, давно ушедшего из мира народа.

– Да пыточная это, болван… пыточная! – ворвался в голову погруженного в раздумье Аламеза грубый выкрик Зингера, вновь с силой сдавившего его многострадальный локоть и интенсивно затрясшего. – Вместо того чтоб глазки закатывать да рожи вумные строить, вон тудысь глянь!

Дарк недоверчиво повернул голову в сторону, куда дергавший его за руку товарищ тыкал пальцем, и тут же убедился, что Зингер был прав, хотя бы отчасти. Всего шагах в десяти перед входом на высоте трех-четырех метров от пола завис огромный клубок перепутавшихся между собою мелких и средних корней, в самом центре которого виднелось инородное пятно – тело человека. Пол и возраст запертого в центре клубка узника определить было нельзя, но по разорванной одежде, валявшейся на полу, Дарк сразу понял, что это женщина, притом довольно молодая, так что вполне могла быть Ринвой, посыльной фон Кервица. Держался клубок на трех свисавших с потолка толстых стволах корней, расходившихся ближе к своим концам на полсотни мелких отростков, которые и образовали удерживающий человека в воздухе клубок. От необычной клетки отходили еще десятка два-три тонких, но длинных корней: одни тянулись к плетеной стене и терялись среди более толстых, опорных корневищ, другие вели к небольшому зеркалу, водруженному на широкий постамент в виде поросшего молодыми побегами пня, и входили, как будто вживлялись в светло-коричневую раму из, возможно, живой древесины.

Аламез видел живое устройство впервые, но сразу догадался, для чего оно предназначено, и понял основной принцип действия. Грабл был совершенно прав – в этом зале на самом деле проводились дознания, однако пытками сам процесс получения сведений из пленных назвать было нельзя. Истязая плоть узника, палачи стремятся подавить волю жертвы, добиться признания, а основным средством воздействия является жуткая боль, причиняемая живым тканям. Здесь же боль и телесные повреждения были не инструментом достижения цели, а всего лишь побочным эффектом, не столь уж и существенным, с точки зрения быстро получавших нужные сведения мучителей. Механизм функционировал просто, хоть несведущим людям, какими являлись морроны, было совершенно непонятно, за счет чего? Тело жертвы помещалось в клубок из корней диковинного, неизвестного людям растения, и его мелкие отростки прорастали сквозь кожу узника и, добравшись до основных, нервных стволов, считывали информацию прямо из мозга, которая тут же выводилась на зеркало в виде движущихся образов или застывших картинок. Попутно с получением сведений корни-хищники высасывали из живого организма жизненные соки, именно этим и объяснялось то плачевное состояние, в котором они нашли Ланва и других узников.