Не скажу, что мы все время миловались и целовались: мыссорились, спорили, да как! Чуть не дрались! Джилья никогда не стеснялась ввыражениях, но это только подстегивало мои чувства. К тому же она умна –чертовски умна! Вот был такой случай… В то время я жил еще не здесь, не в этомдворце, но уже присмотрел его для себя и яростно торговался с бывшим хозяином,чтобы купить эту древнюю груду камня, содержать которую ему было не по карману.У меня был один соперник… теперь его уже нет. Я его так отхлестал в своихgiudizii, что он счел за благо покинуть Венецию! – объявил Аретино. – Но преждеон был человек могущественный и строил мне козни где только мог. И насмехалсяна каждом углу. Ну, купил я палаццо и первый раз явился сюда хозяином.Естественно, масса народу собралась поглядеть на это событие. Я вышел изгондолы, будто король, в сопровождении свиты… и вдруг нога моя подвернулась – ия упал чуть ли не на первой же ступеньке, да так ушиб колено, что и поднятьсяне мог.

«Ужасное предзнаменование!» – услышал я выкрики из толпызевак, а потом – ехидный голос моего соперника: «Этот дворец не для Аретино,вот и не желает его принять как хозяина!» А я лежал – и встать не мог от боли,и думал, что опозорен навеки… Прошла какая-то минута, но мне она показаласьвечностью. И вдруг Джилья, склонившись, шепнула мне: «Цезарь! Африка!» – и меняосенило. Цезарь! Ну конечно! Я вспомнил историю: высаживаясь на берег Африки,чтобы следовать за остатками республиканской армии, великий Цезарь упал – и тутже, не растерявшись, крикнул: «Африка, я держу тебя!» Он гениально обратил всвою пользу случай, который другие могли бы дурно истолковать. И я последовалего примеру и заорал: «Мой новый дом! Ты мой! Я держу тебя!» – после чего толпаразразилась криками восторга, а я поднялся и пошел дальше, обнимая Джилью. Немогу высказать, как я был ей благодарен. И это стократно усилило моюпривязанность к ней. Да, я любил ее – почему я должен это скрывать? И онаговорила, что любит, и даже все время твердила, что мы должны пожениться. Ятолько хохотал в ответ, но она настаивала. Конечно, я не сдался, но эта еенастойчивость, оказывается, была только дымовой завесой. Канюча, чтобы я повелее к алтарю, она тем временем совратила Лазарио.

Ну, скажу я вам! – хлопнул себя по коленям Аретино сискренним восхищением. – Затащить в постель убежденного содомита – это же надоухитриться! Причем они оба действовали так хитро и ловко, так таились, что дажеревнивый Луиджи ничего не заподозрил, пока преступные любовнички не сбежали,изрядно обчистив при этом мои карманы.

Долго моя душа хранила следы удара, который нанесла этадвойная измена! Я любил Джилью и впрямь как жену, а Лазарио – как родного сына.Я ведь взял его в дом совсем мальчишкой… Не скоро я пришел в себя. С меня кожаслезала от горя! Но я вырвал Джилью и ее пособника из сердца. С тех пор мненравились совсем другие женщины. Я полюбил покорную нежность, беззаветнуюпреданность, всетерпение и всепрощение. Клянусь, я искренне ненавидел ее и,если бы никогда не увидел больше, был бы просто счастлив! И если бы ее сбросилитогда в канал, я бы ничуть не раскаивался. Она только получила бы по заслугам!Но ты притащила ее в дом, ты вылечила ее… и когда эти зеленые глаза заглянули вмои, мне почудилось, будто передо мною – сочное, горячее огненно-острое жаркоес чесноком и томатами, в то время как я ел только вареное пресное мясо.

Троянда на миг крепко сжала ресницы. Вареное пресное мясо –это, надо думать, она. А огненно-острое жаркое – конечно, Джилья…

– Сам не пойму, откуда у нее такая власть надо мной! –развел руками Аретино, глядя на Троянду так, словно искал у нее сочувствия. – Япрезираю ее, я знаю ей цену, но, как только она начинает бранить меня, я простосам не свой, так хочу ее. Да какая она Лилия? Ее следовало бы назвать Репейник,Колючка! Ты должна понять меня. Джилья больше никогда не одурачит меня, но онатакая же часть моей жизни, как… как мои книги, и деньги, и друзья, и этот дом,и Аретинки… как ты, Троянда!

Она почувствовала, что уголки ее губ слабо дрогнули вподобии усмешки. Ну, спасибо: Аретино все же назвал ее частью своей жизни –хоть и в последнюю очередь. Стало быть, он теперь намерен делить себя междулилией и розой? Ее всю так и передернуло, и это не укрылось от глаз Аретино, которыйбыл несказанно поражен.

– Я совершенно не обязан был оправдываться перед тобою, –буркнул он. – Мои женщины должны принимать меня таким, какой я есть.

Его женщины!.. Троянда сама не знала, чего было в ее порывебольше: брезгливости или страха, что ее тайна будет открыта, – но она сноваотпрянула от протянутых рук Аретино.

– Вот как? – проговорил он холодно. – Ты желаешь ссоры? Ты,верно, забыла, что я – свободный человек! Homo libero per la graziadi Dio! [30]Я делаю только то, что хочу, – но и другим предоставляю право быть свободным.Сегодня ты сама отталкиваешь меня – ну что ж, я не переступлю этого порога,пока ты меня сама не позовешь.

И, не взглянув более на фигуру, скорчившуюся в углу, онвышел так стремительно, что Троянда не успела бы его окликнуть, даже если бызахотела. А может быть, это он не хотел дать ей такой возможности…

Всю ночь до утра Троянда просидела в темноте, потому чтоАретино унес подсвечник, но и после, когда рассвело, ей чудилось, будто она пребываетв глухом мраке, словно Пьетро унес с собою весь свет мира.

Как легко и внезапно разрешился мучивший ее вопрос! Вот онаи свободна от объятий Пьетро. И помогла ей в этом именно Джилья, у которойТроянда намеревалась просить помощи. Да, все в конце концов сложилось точнотак, как она хотела. Смешно? Но почему же тогда она, Троянда, не смеется? Онабы засмеялась… если бы могла делать хоть что-то еще, а не только бесконечнорыдать. Вот уж воистину: ничего не проси у бога – он ведь может исполнить твоюпросьбу!

Аретино сдержал слово и больше не приходил. Ни разу непоявилась и Джилья: может быть, в ней заговорила совесть? Впрочем, Трояндастаралась не думать о ней – видимо, из чувства самосохранения. Научиться недумать об Аретино было куда труднее… Троянда ждала с замиранием сердца, иногдадумая, что пусть уж лучше возненавидит ее потом, после рождения дьяволенка, чемтеперь. Иногда была готова бежать к нему, звать его, но в последнее мгновениеноги отказывались слушаться.