Откуда эти теорийки «искренности в литературе», от которых за версту разит давно уже похороненной идеалистической «теорией живого человека» недоброй памяти рапповских времен?

Хорошо, что подлинная партийная критика вовремя вскрыла гнилую сущность подобных выступлений, а общественность единодушно их осудила. Но сделаны ли из этого прискорбного происшествия надлежащие выводы? Мне думается, что не сделаны (с. 2).

Мы с вами живем в разных мирах. У вас есть родина, есть великий народ… Зато у нас есть свобода. Вероятно, мы, зарубежные русские писатели, ведем скромное существование, но свобода наша ничем не скована… От всего сердца я желаю вам на этом съезде совершить хотя бы первый шаг к свободе, ибо без свободы ничего нельзя создать… И дай Бог тем из вас, кто отмечен талантом, обрести все необходимые условия для его развития72 (цит. по: А. Колчина. Иностранное радиовещание на территории СССР  // Оттепель. 2017. С. 324).

Не молчат и враги нашей страны и нашей литературы. По случаю нашего съезда был вытащен из ящика с литературным мусором белоэмигрант Борис Зайцев, который прошамкал у белогвардейского микрофона слова ядовитой бессильной злобы заокеанских «защитников свободы» и по совместительству друзей фашизма Чан Кай-ши, Ли Сын Мана и прочей нечисти (Второй Всесоюзный съезд советских писателей. 15–26 декабря 1954 года: Стенографический отчет. С. 576).

Никому из честных советских литераторов, совершивших ошибки космополитического порядка, критики они или писатели, не закрыта возможность, пересмотрев свои ошибочные позиции, плодотворно и дружно работать со всей семьей советских литераторов на благо нашей литературы (Там же. С. 32).

Ахматова сказала мне, что у писателей существует теперь фонд для помощи возвращающимся товарищам (Л. Шапорина. С. 277).

Его, – записывает 6–8 августа 1955 года ленинградец Евгений Шварц, – обидели глубоко, что он, старый писатель, не был выдвинут в депутаты на съезд. Были озабочены и все мы тем, что каждый из нас, занимающий дома определенное место, тут делался одним из многих, из таких, которых легко затоптать в предсъездовской суете. Что мы не генералы, мало беспокоило нас дома. А здесь создавалось множество мельчайших забот и неудобств. Эта неожиданная чувствительность огорчала и казалась постыдной не менее, чем сами мелкие уколы. Оставил свое председательское место на съезде Фадеев, стоял у гроба в почетном карауле А съезд продолжался без живых и мертвых. Там, в перегретых залах Дома Союзов, слонялись делегаты. Прожектора оскорбительно лупили прямо по глазам и меркли, будто насытившись. А здесь Федин, говоря надгробную речь, вдруг стал останавливаться после каждого слова. трудно, стоя у гроба, не думать и о своем возрасте, и о своей судьбе (Е. Шварц. Телефонная книжка. С. 198, 199).