– Бегают, хулиганют, – сказала она шелестящим голосом, хрупким, как сгоревшая бумага. – Опять газеты в подъезде жгут. Хулиганы.

– Антигона! – заорал Петр Иванович, проскакивая мимо.

– Ой! – сказала старушка и быстро захлопнула дверь. Своим нечеловеческим слухом, до крайности обострившимся в минуты опасности, Петр Иванович улавливал, как она шебуршится у самой двери, пытаясь в дверной глазок рассмотреть происходящее на лестнице.

Петр Иванович выбил дверь Михлиной коммуналки в тот самый момент, когда лестница пожарных доросла до окна и, сопровождаемая радостным звоном стекол, влезла в квартиру с другой стороны.

Петр Иванович побежал по коридору.

Здесь все было объято пламенем. В ярком оранжевом огне корчились толстые шубы, десятками лет обитавшие на вешалках. Шкуры, из которых пошили эти шубы, были так стары, что за долгие годы на них опять наросло мясо, и они на глазах у Петра Ивановича возвращались к своему первобытному состоянию.

Из пламени вырывались огненные белки со странно искаженными мордочками и распушенными хвостами, над ними летели, растопырив чрезмерные уши, инфернальные кролики, припадала к паркету и стелилась под ноги чернобурая лисица со слепыми стеклянными глазами…

Огненное звериное воинство захватывало все большее пространство, оно бросалось на закрытые двери, проникало сквозь щели, царапало когтями стены и жадно лизало обои и вещи.

Две рыжие собаки накинулись на Петра Ивановича в самой гуще пламени. Тролль пошире расставил свои каменные ноги и гулко захохотал:

– Кыш, глупые твари!

Он пнул одну из собак. Та с визгом отлетела к стене, стукнулась спиной и рассыпалась на множество длинных искр. Вторая между тем впилась Петру Ивановичу в лодыжку, но зубы ее, наткнувшись на камень, хрустнули, и собака опрокинулась набок, тряся лапами.

Петр Иванович наступил ей на шею, и она покорно закрыла глаза. Огонь охватил тролля с головы до ног. Собака растворилась в оранжевом сиянии.

Петр Иванович как следует приложился плечом и высадил дверь Михлиной комнаты.

Михля лежал на вытертом ковре посреди комнаты. Со всех сторон он был окружен огнем. Пылали занавески на окнах, горел стол, стоявший возле окна, и обои по всей комнате. Вся мебель с громким треском предавалась запретному сексу с ликующим любовником – пожаром. Вещи вели себя так, словно всю жизнь только и мечтали, что очутиться в смертоносных объятиях пламени.

Петр Иванович схватил Михлю. Одежда на бесчувственном человеке была горячей, она дымилась и другому человеку прогрызла бы ладони.

В соседней комнате уже шипели струи воды из пожарного шланга. Оттуда мощно тянуло вонючим кипятком. Приглушенно доносились голоса, бухали сапоги.

С Михлей на руках Петр Иванович выбежал в коридор. Огненные звери уже обуглились и умирали. Они бессильно клацали зубами ему вслед и скребли слабеющими когтями паркет.

Петр Иванович выскочил из квартиры и поскакал вниз. На третьем этаже почему-то сохранялся парадный ход, хотя на всех остальных этажах его давным-давно заколотили, оставив только «черный», выводящий во двор.

Остаток пути Петр Иванович проделал по широкой лестнице и выбрался на улицу с другой стороны дома, так что ни пожарные, ни зеваки его не видели.

Он уложил Михлю прямо на клумбу и вызвал «скорую».

* * *

После спасения из пожара Михля временно облысел. Его густые рыжие кудри обгорели и истончились, так что при первом же прикосновении они просто рассыпались невесомым прахом. Очевидно, Петр Иванович, увлеченный своей битвой с огненными зверями, просто не заметил, как у друга загорелась голова. Немудрено, утешал себя Петр Иванович, ведь Михля такой оранжевый.

Пострадал он не столько от ожогов, сколько от углекислого газа.

– Ему очень повезло, – сказал врач, закончив осмотр Михли и устремляя на Петра Ивановича холодные глаза. – Остальные соседи сгорели заживо.

– Все? – удивился Петр Иванович.

– Те, что были дома. – Врач кивнул на четыре тела, лежавшие на соседних носилках. – Один умер уже при нас. Остановка сердца.

Он не сводил с Петра Ивановича взгляда, как будто обвинял его в чем-то.

– Вы вовремя вытащили его, – добавил врач. – Еще немного, и изменения стали бы необратимыми. А сами вы не пострадали?

– Нет, – сказал Петр Иванович.

– Может быть, стоит все-таки осмотреть вас?

– Мы не в Америке, где каждую царапину зашивают под общим наркозом! – огрызнулся Петр Иванович. – Не надо тратить на меня время.

– И все-таки это удивительно, что вы не пострадали, – сказал врач, пока Михлю грузили в машину «скорой».

– Вы мне не верите? – Петр Иванович сорвал с себя почерневший, изгрызенный огнем пиджак и остался в грязной, закопченной рубашке.

Врач поморщился:

– Без истерик. Не пострадали – и хорошо.

– Я каменный, – сказал Петр Иванович, со злостью глядя вслед уезжающей «скорой». – Понял ты? Я каменный.

Он топнул несколько раз по своему испорченному пиджаку и в одной рубашке отправился домой. Его ботинки дымились при каждом соприкосновении с мостовой.

* * *

Новая квартира для Михли находилась в Купчино. Цены на жилье возросли, так что накопленных денег на уютную норку в центре города уже не хватило. Но Михля был страшно рад и купчинским хоромам. Две комнаты, и потолки по-московски низенькие, нависающие.

– Удивительно, – сказал наконец Михля. – Значит, у меня имелся собственный счет в банке?

– На самом деле это был мой счет, – уточнил Петр Иванович. – Но для тебя. Да.

– Почему? Почему твой?

– Потому что ты бы все потратил.

Михля вздохнул. Он теперь дышал с особенным ощущением, каждый раз воспринимая чистый воздух в своих легких как некое избавление, как чудо.

– Для тебя «человек» важнее, – прибавил Петр Иванович.

Михля не без удивления понял, что тот давний разговор о дружбе до сих пор не дает Петру Ивановичу покоя.

Он хотел было сказать своему приятелю, что каждый имеет полное право оставаться собой и идти собственным путем, как диктует ему раса и воспитание. Но не успел.

Петр Иванович взял его за руку и торжественно провозгласил:

– Если бы «тролль» не было главным, ты бы сгорел.

Михля кивнул.

– Я же не спорю. Если бы «тролль» не было главным, ты бы давно отдал мне мои деньги.

– И ты бы их потратил.

– И я бы их потратил.

– И был бы сейчас без дома. В бараке для погорельцев.

– Это ужасно. – Михля вдруг понял, что никогда не верил в подобную возможность, а ведь она так же реальна, как и любая другая, включая мировую войну. От этой мысли у него мороз прошел по позвоночнику.