– Не уверен… Какой-то временный… В здании колледжа, кажется. Знаете, сейчас после каждого крупного наступления где попало открывают новые госпитали, а потом закрывают. Его снова должны будут куда-то перемещать.

– Как вы думаете, когда его отправят обратно на фронт?

– Никогда, если в дело вмешается моя мать. Но пока рано делать прогнозы, ему было очень и очень плохо.

– Да, мы догадывались.

– Чуть не умер. На краю гибели стоял – но вернулся.

– Слава богу! – отозвалась она.

– Именно так, – снова кивнул он. – Ну, мне пора, дела ждут. Когда будете уходить, пожалуйста, прикройте ворота, хорошо? – И Энгус ушел.

Какой высокомерный. Он не просто поговорил с ней – а снизошел до разговора. С ним так же неловко, как тепло и просто с Гаем. И все же встретиться с ним всегда приятно, словно успокаивающим ветерком обдает – будто видишь отражение Гая, целого и невредимого. Энгус взял у нее конверт, и Сельма была уверена, он передаст его адресату.

Ах, если бы отношения между ними сложились иные, без этой вежливой, прохладной натянутости. Энгус мог бы быть их союзником. Впрочем, какое это имеет значение. Главное – Гай идет на поправку, и, возможно, она скоро снова увидит его – и отдаст ему и тело, и душу.

Она не позволит ему заново пережить мучения последних месяцев, что бы ни говорили проповедники. Любовь между мужчиной и женщиной священна и благословенна, и неважно, есть на них обручальные кольца или нет. У людей, как и у животных, тоже есть инстинкты, отрицать их нельзя, и теперь она нужна Гаю больше, чем когда бы то ни было. Она больше не подведет его, ни за что.

К ней пришло понимание: за любовь надо расплачиваться. Любовь означает риск и самопожертвование. Разлука с Гаем лишь укрепила ее чувства. Он должен знать, что она молится за его выздоровление.

В рождественских красно-бело-зеленых тонах Ватерлоо-хаус смотрелся очень нарядным – гирлянды остролиста с сочными ягодами оплетали лестничные перила; елка, только что срубленная в рощице у реки, была украшена миниатюрными свечками и блестящими безделушками. Выпал снег – немного, ровно столько, чтобы чуть припорошить землю, словно сахаром. Хестер не могла нарадоваться – Гай возвращается домой, оба ее мальчика будут рядом с ней в это первое Рождество без Чарльза. Пусть только этот страшный год поскорее останется в прошлом!

Гай окреп достаточно для того, чтобы перенести поездку на север, – с него взяли слово, что ни при каких обстоятельствах он не останется в непроветриваемом помещении, окна должны быть распахнуты, как бы ни было на улице холодно. Грудь будет регулярно прослушивать доктор, а диета предписана исключительно жидкая – это единственный способ смягчить разрушительные последствия травмы, нанесенной хлорной атакой желудку и легким.

За сыном Хестер отправила Бивена. Нельзя подвергать Гая железнодорожной поездке, мало ли какому микробу приглянется он, в станционных толпах столько грязных солдат!

Постояльцы-офицеры все разъехались на Рождество по домам – к вящему ее облегчению, и она совсем не торопила их возвращение, пока Гай будет дома. До чего же славно снова оказаться всем вместе! Она не пожалеет ничего, лишь бы это Рождество стало лучшим в их жизни.

На первом же медицинском осмотре врач предписал Гаю дополнительный отпуск – слабость его здоровья была налицо.

– Но они ведь не собираются потом отправить его обратно на фронт! – вскричала Хестер, когда доктор Мак заглянул к ней с рецептами для Энгуса.

– Ваш сын везунчик, организм у него молодой, крепкий, он оправится, нужно лишь время, – уклончиво произнес он, видя ее тревогу.

– Да, но что будет дальше? Кто знает, вдруг удача изменит ему?

– Постарайтесь не волноваться. Мы о нем позаботимся, проследим, чтобы все его жизненно важные органы восстановились как следует, свежий воздух творит чудеса в подобных делах. Не давайте ему замкнуться на этой болезни, и все будет отлично. Да и юному Энгусу полезно побыть в обществе брата. Он так изменился с тех пор, как вы открыли лечебницу для офицеров! И вы все заслужили немного отдыха. Слишком уж много печали принес нам всем уходящий год, – сочувственно промолвил доктор.

– Да, да, вы правы, – рассеянно отозвалась Хестер на его горестный тон. Не стоит позволять людям видеть тебя в минуту слабости, но нынче Рождество, время быть щедрым к ближнему своему.

– Готовите домашний праздник? – продолжал доктор Мак, явно напрашиваясь на приглашение.

– Да, но, как вы и рекомендовали, никаких деревенских, не стоит смешивать, – ответила Хестер, мягко препровождая его к дверям. – Желаю вам счастливого Рождества! – проговорила она на прощанье, недвусмысленно распахнув створку двери.

– И вам того же, и удачиста драга свалита на вас!

– Прошу прощения, на каком языке вы это сказали?

– Шотландский, леди Хестер. Пусть вам сопутствует удача в одна тысяча девятьсот семнадцатом году!

– Благодарю вас, уж я постараюсь, чтобы она не обошла нас стороной. Тысяча девятьсот шестнадцатый оказался для нас не лучшим годом.

А теперь ей пора заворачивать подарки для мальчиков: каждому по биноклю и записной книжке в кожаном переплете, нарядный тренчкот от королевских «Трешер и Гленни» для Гая, элегантный твидовый жакет от «Харрис» для Энгуса и новый томик его любимого Джона Бакена. Ну вот, все как прежде, словно вернулось детство.

Она не могла дождаться, когда же начнется праздник – с его торжественной церковной службой во славу рождения Господа. А на день подарков они приглашены к Дафне Беллерби. Там соберется столько милых девчушек! Мальчики наконец смогут потанцевать. И никаких больше ухаживаний за местными девицами. Нет-нет, пора запустить ее принцев в светское общество, и поглядим, как красотки сами будут падать к их ногам. Ах, до чего это будет весело!

* * *

Гай проспал почти всю дорогу до Большого северного шоссе, хотя Бивен несколько раз останавливался чинить проколотое колесо – как ни странно, всего четыре раза. А Гай всякий раз ждал в машине и ничем не мог помочь. Поднимать тяжести ему нельзя, а морозный воздух вреден для легких. До чего же ему осточертела эта проклятая немощь! Всякое усилие дается с неимоверным трудом. Да уж, последний медицинский осмотр – чистейший фарс, он едва дотянул до нижней границы каких-то там показателей, но по бюрократическим правилам откладывать осмотр было нельзя.

Он глядел на коричневые поля и высокое небо Линкольншира и чувствовал, как волнение его нарастает. Скорей бы увидеть родные холмы, зеленые долины, где воздух словно поскрипывает от мороза и пахнет торфом.

В кармане у него лежало письмо Сельмы, полное тревоги. Энгус передал его как открытку от всех деревенских, не зная, что письмо только от Сельмы. Никто не сообщил ей, что он в госпитале, между жизнью и смертью, и он был просто вне себя от ярости, узнав о таком неслыханном упрямстве матери. Ничего, он наконец возвращается домой и уж как-нибудь да увидится с Сельмой, пусть бы ему пришлось ползти к ней на животе.