дочке…– Исмаил не успел завершить мысль, так как за дверью послышался громкий стеклянный звон вперемешку с металлическим.

Фаравиндад быстрым шагом дошел до двери и открыл ее. Увидев дочь, он зажмурился, склонил голову набок, его лицо всецело было отражением досады от такой неудачной встречи. Он понял, что как минимум последние слова она слышала. Он не помнил о своем госте и взял дочь за плечи, и взглянул ей в глаза, полные слез. В этот момент он услышал движение сзади в зале, повернулся и вспомнил о госте. Исмаил в это недолгое мгновение увидел Хилай. Затем она убежала что есть силы к себе в комнату.

Отец не знал, как ему быть, бросать гостя было бы невежливо, но бросать дочь – предательство себя в первую очередь. В этот момент он увидел в длинном коридоре Нандини, которая пошла за дочерью следом, что его вернуло к Исмаилу. Он сел на свое место. Исмаил пересел из своего места на другое, чуть дальше, будто ему было неудобно сидеть, хотя на новом оказалось не более удобно.

– Я сожалею, что так получилось. Ваша дочь прекрасна, я это сам увидел, но в наше время и в нашем текущем мире их союз никак невозможен.

– Я вас понял, Исмаил. Если вы завершили, то я могу сказать несколько слов? Если вы готовы выслушать мое мнение.

– Конечно-конечно! Я буду рад услышать ваши мысли по поводу данной ситуации, – торопливо ответил Исмаил.

– Вы разговаривали с сыном об этом? Каково его видение жизни?– спросил спокойно Фаравиндад.

Исмаил был в замешательстве, так как ему даже в голову не пришла бы мысль разговаривать о том, что и так ясно, все понятно, но так как на этот вопрос как-то требовалось ответить, он ответил так, как все происходило:

– Он мне только сообщил о своем желании заключить брак с вашей дочерью. Но так как это невозможно, я больше ничего с ним не обсуждал.

После этих слов Фаравиндад начал раскрывать свои мысли, которые Исмаил изъявил желание услышать.

– В моей культуре и религии принято, чтобы молодые люди со своими семьями приходили в дом к девушке и, предлагая свое сердце, просили ее руку у ее родителей. В культуре моей супруги все наоборот. Я привык жить в стране, где и вовсе третья культура и быт. Моя дочь выросла дитем мира, знающим разные традиции и разные языки. Я привык прислушиваться к ее мнению и чувствовать ее настроение. Возможно, я вам покажусь сейчас не в меру современным и прогрессивно мыслящим, но я сейчас пытаюсь защитить свою дочь. Она у меня не единственный ребенок. Мой старший сын тоже женат на девушке с чужими для нас с Нандини культурой и традициями. Поэтому ни родство с иностранцем, ни другая вера, ни молва людей для меня не имеют значения. Только счастье и мир в душах и домах моих детей. Я вас хорошо понял, что для вас этот брак невозможен. Но, если ваш сын сам решится прийти к нам домой и просить руку моей дочери, то мне бы хотелось вас сразу предупредить: я дам положительный ответ, благословлю их брак. И прошу вас понять меня и мои обязанности по защите своей дочери. Если вам удастся договориться с сыном, простите, я не знаю имени, то будет так, как вы решите. Если же нет – то я противостоять этому союзу не буду.

Фаравиндад говорил тихо и медленно, вырезая каждое слово красивым узором на полотне тишины. Исмаил сам заметил, что очарован мудростью и спокойствием этого человека, красотой его дочери и их отношениями. Возможно, он сам бы хотел получить те же магические способности, чем были одарены жители этого светлого дома. Но не каждый в жизни имеет те же условия окружения, те же возможности и ту же поддержку, чтобы становиться Фаравиндадами. Пока он ехал в машине до дома, он все еще находился под влиянием спокойного духа своего собеседника. Мужчина даже уловил себя на мысли, как бы было прекрасно с ним встречаться и общаться на разные темы жизни. Но зная, что он также должен думать о будущем своего ребенка, о том, что Илану будет выгоднее, понимал, что их дружба и встречи невозможны.

Отпустив визитера, Фаравиндад отправился в свою спальню и ждал там до позднего вечера Нандини. Он совершенно забыл, что уже много часов не ел и не пил. Единственное, что он хотел сейчас услышать от супруги – «Хилай успокоилась». Он не мог пойти к дочери, так как понимал, насколько сейчас ей больно и неловко за услышанные слова. И чем больше он понимал, что нельзя ходить, чем больше ощущал ее горечь обиды и стыд, тем более ему хотелось до нее достучаться. Но, зная свою дочь, он понимал, что надо дождаться Нандини, чтобы понять, готова ли дочь к спокойной беседе. Он хотел сам себя обмануть, но в глубине души понимал, что она так легко не сможет утихомирить свою бурю чувств и эмоций. И единственное, на что он рассчитывал, что этот молодой человек, чьи волосы на закате летнего и осеннего солнца отдавали рыжиной, окажется настолько же храбрым по отношению и к терновому забору той темноты, что его отец вокруг него вьет. Конечно, они с Нандини видели молодых людей уже много раз и не первый год в дальнем углу их сада. Видели, как их Хилай вдруг настолько повзрослела, что может перепрыгнуть через забор и убежать из дома по зову своей души. Что у нее выросли настолько сильно крылья, что вот-вот она улетит из их дома. Но никогда эту тему не поднимали, ни между собой, ни с ней. Они терпеливо ждали, когда ее жених придет. Придет не один и не через забор.

Нандини, догнав Хилай у порога ее комнаты, вошла вместе с ней и села рядом на кровати. Хилай все эти два с половиной часа лежала на своей кровати лицом к подушке, словно спрятавшись от стыда всего мира, и плакала. Ее переполняла целая гамма эмоций. Невозможно было разобрать, которая из них самая жестокая и которая больше всех по весу. Но обида и злость на себя за унижение отца, пожалуй, ей казались самыми сильными. Мама молча просидела до тех пор, когда она сама поднялась, села на кровать спиной к маме и сказала:

– Мам, пожалуйста, иди к папе. Посмотри, как он. А я сейчас буду спать. Не хочу встречаться с папой сегодня. Мама, пожалуйста, обними его за меня и передай, что я