– А одна ничего… во-он та…

От происхождения никуда не деться, и вкус выдавал в нём одесского уроженца, с которого ни Москва, ни Нью-Йорк не стёрли родимых пятен национальных предпочтений. Ему нравилась невысокая, рыжая, пышногрудая – даже, кажется, веснушчатая, – с медовыми карими глазами, чёлкой, круглой томностью лица… Это был бессмертный тип Суламифи, только Суламифи провинциальной, не столь ослепительной, но не менее сладостной. Улыбка её была в меру скромна и загадочна – с этой улыбкой до сих пор ещё умеют потуплять взоры некоторые еврейские девушки, которые всем своим видом обещают быть верными супругами и добродетельными матерями, но намекают при этом на знание таких вещей, которым позавидует любой весёлый квартал в Нидерландах.

– Игорь, я вам её сейчас сговорю.

– Да нет, не надо… вот если сама подойдёт…

– Какое подойдёт, она нарасхват. Посидите, я сейчас, – стеснительность моя окончательно испарилась. Несмотря на рудиментарные Игоревы протесты, я помчался к столику у двери, где балдел красный детина, и в первой же паузе пригласил рыжую. Игорь старался не глядеть в нашу сторону. Она подошла и кивнула, благодаря Кациса за то, что он оценил её прелесть. Они мигом определили друг друга.

Игорь Кацис наблюдал за ней, как древнее племя наблюдало за танцующим огнём, – точно так же она всей своей рыжиной отсверкивала в его очках, – и надо вам заметить, что никогда ещё я не видел такого праздника национальной неистребимости. В стрип-клубе подобные мысли едва ли уместны, но именно в злачных местах они и приходят – вот почему русские, да и французские классики так любили решать мировые вопросы именно на бордельном материале. «В порту» Мопассана или там «Бездна» Андреева, про мелких Арцыбашевых речи нет. Моя еврейская половина им прихлопывала – но, поскольку who knows the sound of one hand clapping, это происходило бесшумно. За все годы своего национального унижения в отечестве, думаю, Игорь Кацис сполна насмотрелся родной прелести за один этот вечер. После третьего танца она с него денег не брала. Она уселась к нему на колени. Она стала ему что-то рассказывать. Мы с Андреем чувствовали себя крайне неловко, хотя в душе и были счастливы: падение Кациса началось, хотя больше напоминало взлёт.

…Мы возвращались в каком-то микроавтобусе, который заловили с великим трудом к четырём часа утра, уже как следует окосев. Не пил только Кацис. Часть его бастионов ещё держалась.

– Что ж вы, Игорь, отпустили-то её? – в лоб спросил Андрей.

– Им нельзя, – грустно сказал Кацис. – Там следят. Можно только договориться на другой день.

– И вы договорились?

– Зачем? У нас же тут только три дня…

– Так успели бы!

– Нельзя. Завтра вечером у нас встреча с бывшим вице-губернатором штата.

…Бывший вице-губернатор штата, лишившийся своей должности ещё при президенте Кеннеди, оказался прелестным стариканом, ныне заполнявшим свой досуг сочинением афоризмов о политической жизни в духе Карнеги. Ими он нас и развлекал, подливая пива. Домой он нас не позвал, а принял в симпатичном пивбаре недалеко от гостиницы («Дома беспорядок, мальчики. Моя старуха гостит у дочери в Колорадо»). Впрочем, возможно, он просто стыдился небогатства. А небогат он был здорово, судя по тому, что выставил только пиво. После вчерашних трат у Тиффани мы надеялись за его счёт поужинать.

Очень люблю американских стариков, они удивительные. Они не гордятся старостью (которая выглядит самоценным достоинством только в восточных деспотиях вроде нашей). Они трунят над собой. Они не требуют пиетета – наоборот, настаивают на фамильярности. Афоризмы старика были труднопереводимы, но забавны и полны местного колорита.

– Если ты не сделал карьеру, сделай ноги, – примерно такой аналог можно было им приискать. – Если хочешь разбить яйцо, сначала надо его снести. Рыба ищет, где глубже, а кошка, где «Вискас», – и так далее.

Мы изредка обменивались с Андрюхой русскими репликами, и на них-то к нам и кинулась от стойки толпа человек в шесть:

– Свои! Свои!

Это оказались студенты местного университета, шестёрка ленинградцев, которые в Кливленде изучали социологию и юриспруденцию. На пятерых мужиков приходилась одна девушка, очень милая собою, но прочно принадлежавшая одному. Они решили пожениться ещё в Питере и добились через какие-то немыслимые инстанции парного выезда на стажировку. Всех послали в Штаты за талант и прилежание. Они жили тут всего три месяца, не вполне приобвыклись и сильно скучали.

– Ну! что там в России! рассказывайте!

Рассказывать о России, как всегда, было особенно нечего – разве что к вечному карамзинскому «воруют» с некоторых пор приходилось добавлять «противостоят». Мы без всякого удовольствия вспомнили несколько последних известий, от души подивившись жадному любопытству, с которым их здесь проглотили, – и стали расспрашивать ленинградцев об их кливлендской жизни. Вице-губернатор откланялся («Приятно было потрепаться, мальчики, у вас есть мозги»), русская пара ушла спать в кампус, а оставшиеся четверо позвали нас ужинать. У них там в местной столовке как раз заканчивался ужин. И нас обещали провести бесплатно.

– А как мы пройдём? Там же, наверное, только студенты… по карточкам…

– Ничего, там сегодня добрый ниггер на контроле. Его надо отвлечь разговором, мы покажем свои карточки и вас проведём. Типа вы с нами.

– Но это совершенно незаконно, – промямлил Игорь. В Америке он научился очень уважать закон.

– Игорь!!! – взвыл я.

– Сегодня ананасный пудинг, – поддержали меня студенты.

– Халява, сэр, – подытожил Андрюха. – Ты, Игорь, его и отвлечёшь (после «Тиффани» мы были на «ты»).

Законопослушный Кацис был несколько ошеломлён. В огромной кампусной столовой добурливала жизнь: припоздавшие студенты ужинали, действительно добродушный ниггер сидел на контроле. Полный ужин стоил десять баксов, но в нас уже играл авантюризм. Кациса послали первым. Он около пяти минут общался с негром, выспрашивая его, не видел ли тот в столовой такую-то и такую-то девушку; негр, угадывая в Кацисе сорокалетнего ловеласа, решившего приударить за студенточкой, дружелюбно стал описывать всех похожих на неё и говорить, с каких они факультетов, – так что пропустили нас спокойно. Они с Кацисом трепались ещё полчаса, а мы за это время съели столько ананасного пудинга, сколько могли. Так пал второй бастион Кациса – законопослушность.

– Пошли теперь в «Hawking spider»! – решительно сказал старший из студентов. – «Лающий паук», наш кабак напротив. Лабают чудный музон.

Вспоминая Петроградскую сторону, Василь-евский, Елагин и прочие острова, мы направились в «Лающего паука», взяли там текилы и лимонов с солью, после чего стали в полупьяном блаженстве слушать местную группу, наяривавшую кантри. «Паук» оказался полутёмным деревянным заведеньицем, более всего располагавшим к ностальгии.

– А что, ребята, как тут со студентками? – спросил Андрюха.