Да у нас тут просто маленький дурдом на колесах. Дурдом, стремительно летящий по ночному шоссе № *** куда-то на запад. Мне становится смешно.

Четыре психа в одной машине. Это должно закончиться чем-нибудь интересным. Таким, что запомнится на всю оставшуюся жизнь, если этот остаток хоть у одного из нас будет достаточно большим, чтобы была надобность в памяти.

Мне начинает казаться, что развязка уже близка. Мы выехали на финишную прямую. Если что и случится, то именно сейчас, пока мы в пути. Здесь то хрупкое равновесие, которое установилось в доме, может нарушиться в любой момент. Кроме того, я вижу, что Такэо спешит. Может, он тоже понимает, что история подходит к концу. А может, просто торопится осуществить свой план. Но это неважно. Он спешит, а значит — нервничает. Этого вполне достаточно, чтобы ситуация вышла из-под контроля. Ну, то есть если кто-то захочет ее из-под контроля вывести.

А такой человек среди нас есть. Избитый мужчина, валяющийся на заднем сидении ниссана. И в нем растет уверенность, что в Токио он больше не вернется.

Кто-то назовет это интуицией. Можно назвать это работой второго мозга. Или даром ясновидения. А может быть, просто умением просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед. Мне все равно. Главное, я чувствую, что они напрасно взяли меня с собой.

Три психа — еще не проблема. А вот четвертый превращает тихий дурдом в пороховую бочку.

Я до сих пор так и не понял, что к чему. Все это время я был всего лишь наблюдателем. Вся история скрыта от меня. Как айсберг. Большая часть находится под холодной зеленоватой водой. Я же вижу лишь небольшую ледяную глыбу.

Чего добивается Такэо, зачем ему нужно все это, почему он убивает людей, кто такие добровольцы — вопросов ровно столько, сколько было в начале. Я так и не получил ни одного ответа. И может быть, именно поэтому я еще не в тупике. Может, благодаря своему неведению, у меня еще сохранилось желание бороться. Хотя, на самом деле, я даже слабо представляю себе, с чем я борюсь…

У этой истории не было ни начала, ни середины. Но вот близость развязки чувствуется во всем. В напряженном лице Муцуми, в задумчивом молчании Юрико, в усталом голосе Такэо, даже в шорохе колес, рвущих асфальт и в мелькающих за окнами огоньках. Это — кода.

Такэо, не оборачиваясь, говорит:

— Вы никогда не задумывались над тем, что двигателем современного искусства является плагиат? Любое современное произведение — копия другого произведения, а то, в свою очередь, — копия более раннего. И так далее. Все, что выдается за откровение в той или иной области, всего лишь повторение созданного раньше. С незначительными переработками. Правило Парето в чистом виде — восемьдесят процентов заимствования и двадцать процентов чистого творчества. Если мы не изменим саму систему мышления, искусство сожрет самоё себя… Мы опять вернемся к наскальной живописи, чтобы пройти заново весь пусть. Уже сейчас все идет по пути упрощения. Регресс. В попытках найти новое мы вынуждены откатываться все дальше назад. Парадокс, правда? Скоро кто-нибудь начнет лепить глиняные кувшины и царапать на них ногтем линии, подражая охотникам архаичного Дзёмона только для того, чтобы о нем написали несколько строчек в паре модных журналов. За ним пойдут другие… Знаешь, почему так происходит, Котаро?

Муцуми дремлет, Юрико играет в какую-то игру на сотовом телефоне. Всем начхать, что там говорит революционер Судзуки Такэо. Честно говоря, меня самого от этого бреда тянет в сон. И я молчу.

— Всегда сначала воруешь у ближнего. И лишь когда поблизости все разворовано, приходится поднимать свою задницу и тащится куда-то. В искусстве то же самое. Мы вынуждены каждый раз откатываться все дальше назад, чтобы найти хоть какую-то уцелевшую, незахватанную идею. Дзёмон — наше последнее убежище.

— Ага. Тебя это не устраивает, и потому ты убиваешь людей, а твоя сестренка уничтожает картины. Так? — не выдерживаю я.

Вообще-то вступать в диалог с такими типами бессмысленно. Идея, засевшая у них в башке, не просто убеждение. Это элемент, скрепляющий расползающуюся по швам психику. Потому-то они и держатся за него изо всех сил. Для них лишиться такой идеи — все равно что умереть. Пересмотр своей точки зрения — путь к распаду личности.

Синдром сверхценных идей — вот, что это такое. Психопатия, шизофрения, аффективная фаза маниакально-депрессивного психоза, инволюционная меланхолия — Такэо можно поставить любой из диагнозов — сверхценные идеи для этих заболеваний обычное дело. Только что это изменит? Я не собираюсь его лечить. Даже если бы мог…

— Мы стоим перед парадоксом — без техники невозможна культура, но окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху ведет культуру к гибели, — продолжает он, словно не слыша моих слов. — В культуре есть элемент технический и элемент природно-органический. Победа элемента технического над природно-органическим означает перерождение культуры во что-то иное, на культуру вовсе не похожее. Именно к этому мы и идем. Человек уже сейчас сделался орудием производства продуктов. Тебе не кажется, что его нужно спасать?

Муцуми что-то бормочет во сне. После того, как я видел ее голой, для меня больше не имеет значения, как она одета. Все равно представляю ее обнаженной. Она сидит совсем рядом, голова откинута на подголовник, спутавшаяся челка закрыла один глаз. Сейчас она красивее, чем когда бы то ни было. Наверное, потому, что в салоне темно и только слабый свет приборной панели падает на ее лицо, придавая ему какую-то невыразимую мягкость и беззащитность.

Чтобы не раскиснуть, я напоминаю себе: эта женщина хотела тебя убить.

Но в данную минуту я готов простить ей и это.

У Такэо звонит телефон. Он, наплевав на всякие правила, снимает его с подставки и говорит:

— Мы здесь всего лишь гости. Хороший гость всегда сам решает, когда ему пора возвращаться домой, а не ждет, пока его выставят за дверь.

Он просит Юрико:

— Прикури мне, пожалуйста, сигарету.

Выдыхая дым, обращается ко мне:

— Ночью больше всего работы.

В его голосе все та же усталость. Честное слово, я почти тронут.

— А знаешь, что ведет нас к краху? — продолжает он.

— Сейчас это волнует меня больше всего, — сарказм, от которого запотевают окна.

— Что превращает человека в простой механизм потребления? На самом деле человек не может быть творцом или создателем. Человек всего лишь пользуется тем, что уже существует, перераспределяет то, что уже создано. Понимаешь? Мы не создавали атомы или молекулы, из которых состоит эта машина, — Такэо хлопает по рулевому колесу. — Мы не придумывали законы природы, которые позволили нам соединить отдельные ее части так, чтобы она могла ездить… Термиты строят термитники, птицы вьют гнезда, а люди возводят дома. Между этими постройками нет принципиальной разницы. Разница только в уровне технологий. Как и термиты, мы берем ту материю, которая уже существует и перераспределяем ее таким образом, чтобы получилась какая-нибудь газонокосилка или баллистическая ракета. Мы обыкновенные потребители по своей сути. Стадо изобретательных и жадных обезьян, считающих себя чем-то исключительным, особенными, неповторимыми искорками светлого разума в мрачной Вселенной. Гордыня, помноженная на жадность, и глупость привела нас к тому, что мы стали рабами перераспределенной особым образом материи. Обезьяна, даже очень умная, не может стать властелином мира. Рано или поздно, она огреет себя по башке собственной дубиной, сбивая банан с дерева. В этом плане, дубина стоит на ступень выше обезьяны. Она, по крайней мере, не строит иллюзий относительно своего предназначения и возможностей.