— А если гады, давите их без пощады, — сказал Князьков. — Некоторым злости не хватает. Теперь сами посмотрели, что фашисты творят. Леша, впереди сильная драка. Ты уже тертый танкист. Я на тебя надеюсь.

Стало приятно, что Князьков выделил меня среди взводных командиров. Я уже не дулся на него, что он выхватил у меня из-под носа красивую Женю. С Валей было не хуже. Просто тогда меня долго не отпускало самолюбие. Но сейчас все эти воспоминания перебивала страшная картина расстрелянных наших ребят. Когда я видел красноармейцев с винтовками в руках — это было другое дело. Они погибли в бою, такая участь в любой момент могла ожидать и меня. А смотреть на расстрелянных безоружных парней было куда страшнее. Перекурив и кратко передав инструкции комбата, двинулись дальше. Догнали отступающий на лошадях обоз. Большинство немцев сразу бросились в перелесок. Их расстреляли из пулеметов, не останавливаясь. Человек пятьдесят или больше. Я заметил, что наши по лошадям старались не стрелять. Во многих танках сидели вчерашние крестьяне, привыкшие жалеть скотину порой сильнее, чем человека.

Двоих немцев поймали и быстро допрашивали. Потом отвели в сторону и расстреляли у обочины. По цепочке передали сведения, что вот-вот можно ожидать стычки с артиллерийским прикрытием.

— Товарищ сержант, — наклонился ко мне Костя, — Красная Армия ведь пленных не расстреливает. Ну, ладно, от фашистов всего ждать можно, но мы же Красная Армия. Нехорошо как-то получается.

— А куда их девать? — крикнул снизу механик Грошев, который слышал, что надо и не надо. — У нас почетного конвоя для них нет. А тебя не догадались отрядить. И вообще, вспоминай почаще, как немцы наших сотнями расстреливают. Тогда дурацкие вопросы перестанешь задавать.

— Понимаешь, Костя, — через минуту-две отозвался я. — Не та ситуация. Девать их действительно некуда. И люди столько нагляделись, так что пощады фрицам трудно ждать.

Десятки наших пленных, расстрелянных возле дороги, — это еще не все. Не рассказывать же парню про «гиблый овраг», где на каждом метре, а то и в два слоя, лежали трупы таких же ребят, изорванных, побитых минометным огнем. Или как летели на окопы полутонные бомбы, сметающие все живое в пыль, а «мессеры» гонялись за бойцами, разгоняя, сбивая их в кучи. Потом из четырех-пяти стволов расстреливали, как в тире, вместе и поодиночке, и показывали нам фигуры высшего пилотажа, прежде чем снова наброситься на людей, лишенных всякой защиты.

Вскоре мы увидели наши подбитые танки. Штук пять подбитых и сгоревших, у одного возились ремонтники. Мы выяснили, что впереди их накрыли из засады. Звуки боя доносились уже поблизости. Батальон разделили на две части. Первая рота с комбатом осталась на месте, а наша вторая и третья двинулись вдоль дубовой гряды. Я понял так, что перед нами поставлена задача — ударить во фланг. Знакомое возбуждение охватило весь экипаж.

— Слышь, командир, — позвал меня снизу Трошев. — Ты за орденами не гонись. У меня двое детей, да и Костю пожалей. Пусть KB и «тридцатьчетверки» впереди прут. У них броня толстая.

Обогнали пехотную роту, окопавшуюся в снегу. Большие пятна крови в протаявшем снегу, трупы красноармейцев, сложенные в ряд. С десяток тел, лица прикрыты шапками. Ротный капитан сказал, что справа и слева тоже есть пехота, но немцы ведут сильный пулеметный огонь. На предложение выделить людей для десанта ответил отказом.

— У меня всего полста человек осталось. Смахнут их за минуту с ваших коробок. Пулеметы подавите сначала.

Немцы с пулеметами куда-то убрались. Мы шли последние и увидели, что пехотинцы, не торопясь, стали подниматься. Потом тяжелый KB, идущий впереди, наскочил на мину. Поднялся шум, гам, ударили противотанковые пушки. Выходит, удар с фланга не удался? Отвечать на мой вопрос было некому. Наша вторая рота неслась на скорости вперед, забирая левее к дороге. Прошли мимо подорвавшегося КВ. Мина была мощная, вырвала два нижних массивных катка, порвала гусеницу, торчали погнутые оси. Мелькнуло в голове: если мы попадем на такую, от нас одни ошметки останутся.

Впереди, с остановки, дважды выстрелил Т-34. Потом зигзагами рванул вперед. Грошев замедлил ход, а я высматривал цель. Увидел метрах в трехстах, среди заснеженных деревьев, одну и вторую вспышку. С запозданием донеслись хлопки противотанковых 50-миллиметровок и Грошев снова снизил скорость. Я выпустил три осколочных снаряда.

— Грошев, вперед!

Но хитроумный механик дождался, пока пройдут обе «бэтэшки», и поплелся у них в хвосте.

— Быстрее, — кричал я.

— Сейчас, — бормотал Грошев, силой дергая рычаги. — Кажись, в коробке скоростей что-то…

Механик скрежетал передачами, танк дергался на месте. Грошев явно пытался изобразить неисправность. Еще не хватало, чтобы меня приняли за труса! Я влепил сапогом в плечо механика.

— Газу! Жми вперед.

Грошев оставил в покое сцепление и прибавил скорость. Впереди встала как вкопанная «бэтэшка». Я чутьем понял, что ее уделало крепко. А потом увидел сквозную дырку в башне. Из переднего люка вывалился механик, а из пробоины взвился, как выстрел, язык пламени. Поднялся и опустился командирский люк. Видимо, у командира танка не хватило сил выбраться. Я высунулся. Лезть в танк, который уже горит, было слишком рискованно. Но снаряды обычно не детонируют сразу, если не попали в боеголовку. Рискнуть? Я поколебался несколько секунд, которые уже ничего не решали.

Наш собрат БТ-7 взорвался и вспыхнул. Впереди уползала с дымящимся двигателем «тридцатьчетверка». Она продолжала бегло вести огонь. Зато Грошев снова мудрил, прячась за деревья. Я не видел цели.

— Под трибунал пойдешь, сука!

Что-то крикнул, поддерживая меня, Костя Осокин. Грошев правым боком выполз из низинки. Если получим снаряд, то в борт или башню, а этот урод выживет. Я выхватил из кармана наган.

— Еще один фокус, и я тебя шлепну!

— Машину сам поведешь? — огрызнулся механик

— Сам. Без тебя обойдемся. А Костя с орудием справится.

Грошев знал, что управлять легким танком я умею. С руганью прибавил газу, и пронеслись через открытую поляну — самое опасное место. Болванка с опозданием врезалась в дерево, справа по курсу, и, выломив огромную щепу, закувыркалась в снегу. Двигатель подбитого Т-34 уже не дымил, а горел чадным пламенем. Кто говорил, что солярка слабо горит? Пламя ворочалось огромным комком, охватывая башню. Горела краска. Из лопнувшего запасного бака тоже вытекала огненная струя. Открылся верхний люк. Заряжающий, я его узнал, рывком перебросил тело и скатился по броне на снег, катался, сбивая пламя.

Он оказался единственным членом экипажа, которому удалось спастись. Механик-водитель, откинув люк, уже выбрался по пояс, когда огонь выхлестнул сразу из верхнего и переднего люков. Механик словно попал под струю огнемета. Даже сквозь рев двигателя я услышал отчаянный крик человека. Все это происходило в двадцати шагах от нас. Грошев, с перепугу, так надавил на газ, что танк рванул вперед, и снаряд, предназначенный нам, лишь рикошетом прошел по округлости башни. От удара я свалился на всякий хлам, лежавший внизу, а Костю ударило головой о металл. Костю спас танкошлем, а всех нас трусоватый механик-водитель Грошев. Я так и не запомнил его имени.