из головы. Что это вообще было?

Он обещал мне. Обещал не причинять боль. А сам?

Сама виновата, снова поверила. Повелась на красивые слова. В какой-то момент просто им прониклась. Две недели бок о бок. Мираж дружбы. Мираж уважения.

Я ведь даже решила, что он мной очаровался. Правда…

Знаю, что это очень глупо. Знаю. Но сердце предательски сжималось и частило, когда он был рядом. Я видела, что Ян за меня беспокоился. Но, похоже, все это было игрой. Гадкой шуткой, которую он снова со мной провернул.

Наверное, наблюдал за мной и смеялся над каждой моей на него реакцией. А когда понял, что ничего не обломится, что черту я перейти не смогу, просто избавился от скучной и больше не интересующей его игрушки, что не хочет соблюдать правил.

— Не жарко? — спрашивает Артём с водительского кресла.

Я сижу сзади. Честно говоря, когда увидела его огромную фигуру у ТЦ, сразу все поняла. Мозаика мгновенно сложилась в голове. Ян меня кинул. Жестко. Цинично. Лично сдал своему охраннику, который теперь везет меня домой. Обратно к бабушке.

Гирш знал, какую боль мне причинили родные. Причиняли многие годы. И все равно вот так легко толкнул меня в пучины ада.

— Нормально, — проговариваю, не отрывая взгляда от окна. Смотрю на проплывающие мимо пейзажи. В воздухе чайки. Море, тянущееся вдоль дороги, на удивление спокойное. И не скажешь, что ночью была гроза. Разве что земля в некоторых местах все еще мокрая.

Откидываюсь на подголовник, крепко стискивая пальцы в кулаки. Впиваюсь в кожу на ладонях ногтями с такой силой, что закричать хочется.

Это будет крик отчаяния. Крик страха. Я так боюсь вернуться домой. Так боюсь последствий.

Моя глупая авантюра не увенчалась успехом. На что я рассчитывала? Не знаю. Наверное, верила в чудо.

Только вот чудеса закончились сразу, как я узнала, что Деда Мороза не существует, было это в первом классе. Уже с того времени стоило начать рассчитывать лишь на себя, но я по-прежнему продолжала верить в волшебство.

— Приехали, — басистый голос Артёма доносится до меня через тонкую негу сна.

Промаргиваюсь, чтобы сбросить остатки оцепенения Морфея, и толкаю дверь.

Наш дом ничуточки не изменился, разве что теперь кажется окончательно чужим.

Бабушка уже ходит по двору. Я прекрасно вижу ее плотную фигуру через приоткрытую калитку. Делаю глубокий вдох, чтобы немного собраться с силами, и спрыгиваю на плавящийся от жары асфальт.

— Явилась?!

Из-за недовольного голоса вкупе с осуждающим взглядом меня мгновенно простреливает чувством вины. Я, кажется, даже меньше становлюсь. Вся скукоживаюсь, плечи опускаю. Да что там, мне в глаза ей заглянуть страшно.

Бабушка упирает руки в боки. Ждет, что я сама к ней подойду. Я и иду. Еще немного, и голову на плаху перед ней положу.

— Прости, — подаю голос и, похоже, только сильнее взвинчиваю бабулины нервы. Она словно с цепи срывается.

— Простить? Ты меня опозорила. Все соседи уже шепчутся, вся улица знает, что моя внучка сбежала из дома с каким-то хахалем.

— Все не так, это же…

— Какая разница? Бестолочь. Безмозглая дура!

Она снова говорит про аборт. Все эти страшные, ужасающие сознание вещи.

Обзывает. Кричит. Весь поток ее отборных гадостей слышат соседи. Постояльцы. Да все в радиусе нескольких десятков метров.

— Что, попользовались тобой и выбросили? Недолго его твоя дырка интересовала?! Вся в мать, такая же дура! Видеть тебя не могу.

— Ба… я…

— Что ты? Завтра к мамаше поедешь. А до утра не попадайся мне на глаза, убью, — бабушка замахивается. Удара не следует, но мне в моем состоянии и этого достаточно.

Я вздрагиваю, накрывая губы ладонью, чтобы не издать и писка.

— В комнату свою забирайся и носа оттуда не показывай. Позорище. Воспитала на свою голову, от осинки апельсинок ждать не стоило.

Сверлю глазами землю, стиснув зубы. Меня колотит. Кричать хочется от этой несправедливости, но я молчу. Стойко выслушиваю гадости в свой адрес, а потом понуро направляюсь в свою комнату.

— Стоять!

Снова бабушкин голос. Оборачиваюсь.

— На веранду иди. В твою комнату я жильцов заселила.

— Там же мои вещи.

— Нет в этом доме больше ничего твоего. Все на свалке.

— Ты их выкинула? — в глазах встают слезы.

Она молчит. Только смотрит с прищуром. И это лучше любого ответа. Выкинула. Не задумывалась даже, просто избавилась от всего, что хоть как-то было со мной связано. Когда-то давно с мамой она поступила именно так же.

Еле передвигая ноги, заворачиваю к терраске и оказываюсь совершенно не готовой столкнуться с тем, что вещи Яна в целости и сохранности. К ним никто в этом доме не притрагивался. Возможно, бабушка побоялась, что за них ей предъявят счет.

Опускаюсь на кровать, стягиваю от изголовья подушку и накрываю ей лицо. Несколько сорвавшихся с губ всхлипов превращаются в истерику. Я кричу в этот кусок, набитый пухом. Плачу.

Боль проникает в каждый уголок моего тела. А еще я словно чувствую его присутствие. Здесь. В каждой этой гадкой вещи есть частичка его. Он тут повсюду. Словно преследует.

Это было глупо — влюбиться в того, кто просто не способен на чувства. Единственное, что он умеет, притворяться. Идеально. Настолько, что ты сама начинаешь верить, будто все это правда, а потом остаешься с разбитым сердцем.

20.2

* * *

— Ника, — мама вздыхает. Я прилетела буквально три часа назад. Меня под конвоем привезли в пустующий летом дом Гирша и приказали ждать маму. Ее самолет на тот момент еще не приземлился. Все эти дни она была с Вячеславом.

Мама разглядывает меня как какую-то зверушку, перебирая пальцами брелок на своих ключах.

— Зачем ты это сделала? Зачем сбежала?

— Зачем? Ты серьезно сейчас, мам? Я изначально не хотела туда возвращаться. Но ты и твой новый муж решили все за меня, но даже это я бы смогла пережить. Еще одно лето — не так много, но ты и бабушка — вы меня опозорили. Испортили мне выпускной! Думали только о себе. Вы всегда думаете только о себе, мама. Ты хоть раз задавалась вопросом, как мне там живется? Хоть раз?!

— Я думала, — мама запинается. Опускает взгляд. — Ты всегда выглядела…

— Какая разница, как я выглядела? Ты даже не спросила, за восемнадцать лет моей жизни, ты ни разу не поинтересовалась, хорошо ли мне там?

— Прошлое не вернуть,