– Что это? – спросил я, перекрикивая вой ветра. – Еще одна петля?

– Это невозможно! – крикнула в ответ Эмма. – Мы уже в петле!

Борясь с ветром, мы шагнули в комнату, чтобы рассмотреть ее лучше. Можно было предположить, что снег и лед проникают в комнату через открытое окно, но затем я увидел, что здесь вообще нет окна. В дальнем конце комнаты не было даже стены. Стены, покрытые льдом, возвышались справа и слева, над головой нависал столь же обледеневший потолок, а где-то под ногами наверняка имелся ковер. Но там, где должна была находиться четвертая стена, комната переходила в ледяную пещеру и в открытую местность за ней. Перед нами раскинулась бескрайняя снежная пустыня с кое-где разбросанными по ней черными скалами.

Насколько я мог судить, передо мной простиралась Сибирь.

Через всю комнату в эту бесконечную белизну вела единственная расчищенная от снега тропа, пройдя по которой мы очутились в пещере. Гигантские ледяные иглы вздымались из пола и свисали с потолка, отчего казалось, что нас окружает лес белых деревьев.

Эмма жила на свете уже почти сто лет и успела насмотреться на всяческие странные явления, отчего произвести на нее впечатление было почти невозможно. Но это место ее, похоже, потрясло до глубины души.

– Это просто чудо какое-то! – произнесла она, наклоняясь и зачерпывая пригоршню снега. Бросив снегом в меня, она засмеялась. – Скажи, что это не чудо!

– Чудо, – согласился я, стуча зубами. – Но как это все сюда попало?

Пробравшись между огромными сосульками, мы вышли на открытую равнину. Оглянувшись, я не увидел комнаты – она была полностью скрыта пещерой.

Эмма бросилась вперед, а затем позвала меня.

– Сюда! – воскликнула она.

Преодолевая глубокие сугробы, я поспешил к ней. Этот пейзаж был очень странным. Перед нами расстилалась белая равнина, переходившая в склон, как складками, покрытый расселинами.

– Мы тут не одни, – произнесла Эмма, указывая на деталь, которую я до сих пор не заметил.

На краю одной из расселин, вглядываясь в ее глубины, стоял человек.

– Что он делает? – задал я, разумеется, весьма риторический вопрос.

– Похоже, что-то ищет.

Мы смотрели, как незнакомец, не поднимая головы, идет по краю расселины. Спустя приблизительно минуту я осознал, что так замерз, что уже не чувствую собственного лица. Налетевший порыв ветра скрыл от нас окружающее за пеленой снега.

Когда ветер и снег улеглись, я увидел, что мужчина в упор смотрит на нас.

– Ой-ой-ой, – напряглась Эмма.

– Ты думаешь, он нас видит?

Эмма опустила голову, глядя на свое ярко-желтое платье.

– Да.

Несколько мгновений мы стояли, не сводя глаз с мужчины, который в свою очередь долго смотрел на нас, а затем бросился к нам. Нас разделяли сотни ярдов занесенной глубоким снегом равнины и предательских трещин. Вряд ли незнакомец был опасен, но мы вообще не должны были тут находиться, поэтому лучше всего было поскорее уйти. Внезапно это решение подкрепил рев, подобный которому я слышал лишь один раз в жизни – в цыганском таборе.

Медведь.

Быстрого взгляда через плечо оказалось достаточно, чтобы подтвердить мою догадку. Из одной из глубоких трещин на равнину выбрался гигантский черный медведь, и теперь они оба гнались за нами. При этом медведь сокращал расстояние гораздо быстрее, чем мужчина.

– МЕДВЕДЬ! – во все горло заорал я.

Я пытался бежать, но занемевшие от холода ноги плохо повиновались. Эмма, которая, казалось, вообще не замечает холода, схватила меня под руку и поволокла за собой. Мы нырнули обратно в пещеру, спотыкаясь, пробежали через комнату и вывалились в коридор, уже заметенный снегом. Я захлопнул дверь – как будто она была способна остановить медведя – и мы бросились бежать обратно по коридору, а затем по лестнице, пока снова не оказались в мертвом музее Бентама. Здесь мы спрятались между белыми призраками окутанных чехлами шкафов и витрин.

* * *

Мы затаились между стеной и массивным шкафом в самом дальнем углу, который только смогли найти, втиснувшись в щель настолько узкую, что даже повернуться друг к другу лицом не было ни малейшей возможности. Холод ледяной пустыни не отпускал, и мы безмолвно дрожали, неподвижные, как манекены, а снег с нашей одежды быстро таял, собираясь в лужу под ногами. Левой рукой Эмма нащупала пальцы моей правой руки, и это был единственный согревавший и ободрявший контакт, на который мы осмелились. У нас быстро формировался язык, который было просто невозможно перевести в слова, особый словарь жестов, взглядов и прикосновений, а также все более глубоких поцелуев. Он постоянно обогащался, расширялся и обретал все новые значения. Это был увлекательный и совершенно необходимый для обоих процесс, и в моменты, подобные нынешнему, он неизменно согревал и ободрял меня, помогая бороться со страхом и отчаянием.

Когда через несколько минут желающий сожрать нас медведь так и не появился, мы осмелели и стали перешептываться.

– Может, это все-таки была петля? – спросил я. – Петля в петле?

– Я не знаю, что это было, – ответила Эмма.

– Сибирь. Так было написано на двери.

– Если это была Сибирь, то комната, в которой она находилась, это некое подобие портала, а не петля. А порталов, разумеется, не существует.

– Разумеется, – согласился я и подумал, что на самом деле совершенно несложно поверить в то, что в мире, где существуют временны́е петли, имеются также и порталы.

– Что, если на самом деле это была всего лишь старая петля? – предположил я. – Может, она существует со времен Ледникового периода… или возникла, скажем, пятнадцать тысяч лет назад? Может, Дьявольский Акр в те времена выглядел именно так.

– Я не думаю, что существуют такие древние петли, – покачала головой Эмма.

– Я не могу согреться, – стуча зубами, пожаловался я.

Эмма прижалась ко мне боком и теплой ладонью потерла мне спину.

– Если бы я мог создать портал, – произнес я, – то вряд ли включил бы Сибирь в список пунктов назначения.

– Куда бы ты предпочел отправиться?

– Гм. Может, на Гавайи? Хотя это, наверное, скучно. Все первым делом назовут Гавайи.

– Только не я.

– А куда бы отправилась ты?

– Туда, откуда ты родом, – ответила она. – Во Флориду.