— Есть такая книга «Закрытые люди» Зеньковича. Я обнаружил на ее страницах среди множества персон имя Екатерины Фурцевой. Первая реакция была вопросительной: в каком смысле автор считает нашего давнего министра культуры закрытым человеком? Сам я на этот вопрос ответить не могу, да, собственно говоря, такой взгляд на жизнь и биографию Фурцевой кажется мне парадоксальным… А как вы считаете?

— Ваши сомнения имеют основания. И довольно серьезные. Я думаю, что существовало как бы два образа Фурцевой. С одной стороны, как министр культуры, она должна была общаться со многими видными деятелями, смотреть спектакли, быть в курсе культурного процесса, руководить им. Кроме того, приходилось решать личные проблемы творческих людей и помогать им. Она умела слушать, это было ее замечательное качество. Знаменитая певица Ирина Архипова сказала, что за всю нашу историю лучшим министром культуры была именно Екатерина Фурцева, потому что она хорошо знала правила игры и цену компромиссу.

Но никто не задумывался о том, что в ней уживался принципиальный коммунист, когда она выступала на пленумах и совещаниях, и легко ранимая женщина, которая могла сомневаться, горячиться, плакать, другая Фурцева — одинокая, не чувствовавшая тепла и опоры мужа. Она говорила мне, что о ее личной жизни практически никто не знает. Никому не рассказывала, что после тяжелого рабочего дня, который иногда длился чуть ли не до полуночи, приходила в квартиру, где ее по сути никто не ждал. Дочь жила отдельно, а чинуша-муж Фирюбин стал ей фактически чужим. Не может же министр плакаться о своей судьбе каждому, кто переступает порог ее кабинета. Скажем, она дружила с Олегом Ефремовым, который нередко приходил в министерство со своими рабочими проблемами. Да, она с ним дружила, но дистанцию в выражении личных эмоций, выплескивании наболевшего никогда не переходила. Свои личные, женские тайны она могла поведать только ближайшей подруге Наде Леже, которой она доверяла. А Надя, любя Екатерину Алексеевну, по-женски ее очень жалела. Она говорила мне: «Кате очень тяжело, жизнь с Фирюбиным у нее не сложилась, она очень страдает».

Но сама Екатерина Алексеевна считала, что личная сторона ее жизни никоим образом не должна стать предметом сплетен и разговоров. Глядя на нее, всегда ухоженную (ходили слухи, что в 65-м году по примеру своей подруги Любови Орловой она сделала пластическую операцию), веселую и жизнерадостную, все были уверены: у нее все в жизни хорошо.

— То есть в этом смысле она была закрытой.

— Да. Она была закрыта. И никто не знал, что на самом деле было у нее в душе. В одном из интервью Людмила Зыкина сказала: «О ней никто никогда не заботился. Она никому была не нужна». Фурцева хорошо знала цену одиночеству. Но такова плата за власть.

…Если не шла в театр или на концерт, оставалась до позднего вечера на работе. Иногда подолгу беседовала со своими заместителями, могла с ними выпить — снимали напряжение рабочего дня. Нередко к ней заезжала Зыкина.

— Наверное, у министра культуры в каждом театре была своя ложа?

— В Большом театре министерским местом считалась директорская ложа. Но когда она приезжала с гостями, они занимали места в так называемой царской ложе. А в других театрах располагалась в обычной директорской ложе.

— У меня возник такой гипотетический вопрос: умная, энергичная, схватывающая сущность Фурцева могла ли подняться еще выше по карьерной лестнице? Стать, скажем, во главе страны? Как говорится, карты могли лечь по-всякому…

— Думаю, что такой мысли у нее не возникало. Почему? Потому что вокруг были одни мужчины, и себя она считала как бы при них. Сама себя она не «двигала». Но товарищи в высших партийных кругах чувствовали ее возможности. Пример, может быть, не совсем удачный, но хочу заметить: Анастас Иванович Микоян не рвался на самую высокую должность, потому что понимал, что ее может занимать только Сталин.

— Ваше суждение на эту тему можно понять двояко. С одной стороны, женщина сделала оглушительную карьеру, с другой — она была не настолько честолюбива, чтобы думать о себе «лучше и выше».

— Да, конечно, не настолько. Я вообще не замечала в ней большого честолюбия. Даже при общении с подчиненными или, наоборот, с высокими зарубежными гостями она, как говорится, не заносилась, а думала о текущих проблемах.

Однажды, когда я беседовал с Нами, ее навестил сын Стас Намин, знаменитый музыкант, один из основателей отечественной рок-музыки, создатель и лидер группы «Цветы», культовая фигура в российской культуре. У меня возникла неожиданная мысль поговорить с ним о нашей героине.

— Стас, мы с вашей мамой трудимся над книгой о судьбе Екатерины Фурцевой, с которой Нами Артемьевна была знакома. Говорим о ее деятельности на ниве отечественной культуры. Насколько я помню, в годы ее правления вы уже были на виду как лидер популярного студенческого ансамбля «Цветы». Министерство культуры, его сотрудники каким-то образом соприкасались с вами, влияли на вашу деятельность?

— Никаких контактов не было. Мой ансамбль стал популярным в стране за два года до того, как она ушла из жизни. В 73-м году мы выпустили первую гибкую пластинку. И только в 1980 году — первый альбом.

— И все же, как вы существовали в те годы без общения с официальными органами культуры? Такое представить трудно.

— Кажется, в 72-м году в Доме культуры МГУ на улице Герцена должен был состояться наш концерт. В связи с тем, что желающих попасть на него было очень много, перекрыли движение по улице, фактически напротив Кремля. Сломали дверь, было много шума. Концерт отменили. Об этом скандале стало известно в Министерстве культуры. До этого на нас никто внимания не обращал. Мы были обычным студенческим ансамблем. Да и вообще в верхах на рок-музыку официально никто тогда не обращал внимания. Говорить, что она была под запретом — смешно, потому что ее просто как бы не было. Существовала только официальная советская эстрада, так называемая «советская песня». Рок-музыка тогда развивалась как не заметная для советского общества субкультура. На уровне студенческой или просто «некомсомольской» молодежи. До поры она не была конкурентна, ее намеренно не замечали в стране, где все контролировалось, в том числе идеологическими органами и средствами массовой информации. Так что на нас не обращали внимания до начала 70-х, то есть до скандала в клубе гуманитарных факультетов МГУ. Вы представляете, рядом с Кремлем остановилось движение! Это в те глухие брежневские времена!

— Могу предположить, что Фурцевой наверняка доложили об этом инциденте.

— Может быть, но я тогда не знал, где министерство вообще и находится-то. Там я никогда не был и ни с кем из сотрудников не общался, несмотря на то, что мой отчим был заместителем министра культуры. Он серьезно не воспринимал то, что мы с друзьями играли, — непонятную ему музыку. Конечно, я знал, что есть Министерство культуры, но мне представлялось, что оно имеет отношение к Большому театру, к опере и балету. Кухарский дружил со Свиридовым, с Шостаковичем, с другими серьезными музыкантами. А мы в подвале «дома на набережной» занимались рок-н-роллом, при чем тут Министерство культуры?