Я ощутила легкий прилив самодовольства, потому что оказалась права насчет Доминика, причем с самого начала. Муж Клэр мне никогда не нравился; поначалу он показался мне обаятельным бездельником, но с годами его игра в смазливого дилетанта все больше раздражала меня, и ресторан я сочла одним из таких грандиозных замыслов, до осуществления которых у него никак не доходили руки.

Первым стал роман, так и не увидевший свет. Собственно, дальше долгих ленчей с третьесортными агентами дело не пошло. Затем он загорелся созданием временного выставочного пространства, благодаря чему получил возможность проводить долгие вечера, «заводя полезные связи и знакомства» на шикарных вечеринках в Мейфэйре, а все расходы свалил на Клэр, которая работала день и ночь, чтобы оплачивать его безумные затеи.

Но сейчас я радовалась его убогому сибаритству. Здесь у него был телевизор, а именно его я искала.

Найдя пульт дистанционного управления, я присела на подлокотник дивана и, включив его, нашла новостные каналы. Поначалу шли какие-то сумбурные новости. Скандал, в котором оказался замешан какой-то политик, и китайские инвестиции в сталелитейный завод.

– Ну, давай же, – бормотала я, следя за бегущей красной строкой внизу экрана.

А потом я нашла то, что искала. Сердце замерло у меня в груди, когда диктор произнесла заветные слова: «Донна Джой». Экран от края до края заполнило изображение жены Мартина – она улыбалась, глядя прямо в объектив на каком-то очередном курорте, и мои мысли вновь устремились к тому, где она может находиться сейчас и с кем. Быть может, Мартин сам сделал это снимок в прежние, счастливые времена? Например, в их доме на Ибице или во время очередного гламурного отдыха на каком-нибудь средиземноморском курорте. Мне не хотелось слишком долго размышлять об этом.

Голос дикторши обрел торжественную строгость, когда она заговорила об исчезновении Донны, а на экране замелькали ее фотографии и другие изображения: скриншот страницы в «Фейсбуке» с хэштегом #НайтиДоннуДжой, фасад ее дома в Челси и студийная выставка ее работ, которые оказались хороши, что меня раздражало.

На экране появилось новое лицо, очень похожее на Донну, только попроще. Женщина с такими же длинными волосами, но серо-коричневого мышиного цвета. Ее коже недоставало того сияния, которое жене банкира придавал дорогой загар.

Подпись внизу удостоверила ее личность: «Джемма Бэнкс – сестра».

– Донна – прекрасная, заботливая и добрая сестра, – заговорила она с грубым акцентом жительницы устья Темзы, разительно отличавшимся от утонченного произношения Донны.

Голос ее сообщил мне о Донне Джой больше, чем любой поиск в Интернете. Он рассказал мне о ее прошлом, ее происхождении и подтвердил мои подозрения относительно того, что Донна была авантюристкой, которая пробивалась наверх, расталкивая соперниц локтями. Своего рода Бекки Шарп[20], как две капли воды похожая на тех статусных жен, которых я не раз встречала в прошлом.

В отличие от нее, сестра Донны была типичной женщиной из непримечательного пригорода, расположенного бесконечно далеко от фешенебельного района, в котором обитала ее родственница. Но слова Джеммы были настоящими и шли от чистого сердца, и ее мольба не могла не тронуть зрителей.

– Я люблю ее, и мы хотим, чтобы она вернулась домой.

Пусть я всей душой ненавидела Донну за то, что она соблазнила Мартина, а потом этак небрежно и эгоистично обрушила на нас все свои неприятности, слушая обращение, я почувствовала, как глаза у меня наполняются слезами. Софи Коул оказалась права. Если Донна отправилась на какой-нибудь спа– или йога-курорт, то она – законченная стерва. А вот о том, что с ней могло случиться нечто скверное, думать не хотелось совершенно.

Но если раньше мне лишь не хватало воздуха, то теперь я совсем перестала дышать: на экране появился Мартин Джой, на лице которого отражались бесконечная усталость и опустошение.

– …поэтому, если вы видели Донну, пожалуйста, немедленно обратитесь в полицию. Донна, мы скучаем о тебе. Если ты слышишь это обращение, дай нам знать о себе как можно скорее.

– Что ты делаешь? – воскликнула я вслух.

Я предлагала ему посоветоваться с адвокатом, поскольку предполагала, что тот может порекомендовать Мартину вообще ничего не говорить во время съемки объявления. Это же совершенно очевидно, что он ничего не должен говорить. Он – муж пропавшей без вести женщины, а супруги всегда оказываются первыми в очереди, если возникает хотя бы подозрение в нечестной игре, особенно когда на глазах у всех разворачивается скандальный развод и речь идет о больших деньгах.

Но вот, пожалуйста, он красовался на экране, измученный и небритый – это была вовсе не та сексуальная щетина, которую я гладила, когда он вернулся из Швейцарских Альп, а легкая поросль, пробивающаяся к вечеру: она придавала ему загнанный, подозрительный вид. «Виновен» – вот что было написано у него на лице. А что касается его слов «…мы скучаем о тебе», то это прозвучало откровенно… слабо. Нет, я не хотела, чтобы он обливался слезами и хватался за грудь, но он, по крайней мере, должен был выглядеть искренним в своем желании, чтобы Донна вернулась живой и здоровой.

Я почувствовала, что меня тошнит, и вовсе не потому, что я пила на пустой желудок. Разумеется, мне было известно, насколько безжалостен суд общественного мнения. Я уже сталкивалась с этим раньше: Мак-Канны, Кристофер Джефриз[21]. Если общественность решила, что вы виновны – или хотя бы «подозрительны», – всё, вы пропали. Если бы я смотрела эту трансляцию, не зная Мартина лично, что я подумала бы?

– Сообщи нам, где ты находишься, – говорил он в камеру. – Дай нам знать, что с тобой все в порядке.

– Замолчи, – взмолилась я, стискивая кулаки, уже представляя, как досужие писаки смотрят это представление.

Зная, что Мартин и Донна жили отдельно друг от друга, они уже наверняка точили свои перья, чтобы пуститься в намеки на грязную игру; не исключено, что дойдет и до прямых обвинений. Мне хотелось забраться в телевизор и защитить его. Удержать его. Остановить их.

– Замолчи, – прошептала я вслух.

Ощутив чью-то руку на своем плече, я резко обернулась.

– Господи Иисусе, Фран, что ты здесь делаешь?

Рядом стоял Доминик, глядя на меня круглыми от изумления глазами. На лбу у него пролегла глубокая морщинка.