сурова, как зимние горы за окном.

— Надо полагать, это не было решение извиниться и возместить ущерб, нанесённый резиденции?

— Дом Креона низложен. Мы больше не владетели. Совет забирает наши оболочки.

— Забиралки коротки, — отмахнулся я. — Если бы они могли нас взять штурмом, то не приходили бы пугать.

— Ты не понимаешь… — о, мы опять на «ты». Я снова что-то не то сказал?

— И чего именно я не понимаю?

— Все оболочки, активированные в Чёрной Цитадели, могут быть деактивированы оттуда, — голос Калидии сухой и безжизненный, как пожухшая трава. — Где бы они ни находились. Через два часа Совет Домов отзовёт наши права, моя оболочка свернётся в спору, а я стану никем. Моя жизнь закончится.

— Стоп-стоп, что значит «закончится»? — вскинулся я. — Снова начнётся отторжение интерфейсов?

— Наверное. Какая разница? Я не знаю. Такого решения Совет не принимал сотни лет, а может, и вовсе никогда. Это даже не смерть, а хуже смерти. Я больше никто, меня нет…

— Ты вот она, тут стоишь, — напомнил я, — так что кончай истерику. Если проблема в интерфейсах, то я уже один раз тебя вытащил, может, снова получится…

— Да причём тут это! — закричала на меня Калидия. — Мне нет смысла жить!

Она пнула ногой лежащую на полу оболочку, отпихнула меня с дороги и выскочила из комнаты.

— «Графиня изменившимся лицом бежит к пруду», — процитировал я мрачно. — Алька, дуй за ней и не спускай глаз. Целуй, бей, трахай, щекочи, высмеивай — что хочешь делай, но объясни девочке, что жизнь продолжается. Нам только суицидов в гарнизоне не хватало!

— Вы же спасёте её, Михл?

— По крайней мере попробую, — сказал я, не испытывая ни малейшей уверенности. — Но для этого она должна прийти в себя хоть немного. Давай, вперёд. Сейчас Калидия нуждается в тебе, как никогда в жизни ни в ком не нуждалась. Даже если будет кричать: «Убирайся прочь!»

— Она будет, — кивнула серьёзно Алька. — Но чёрта с два я её послушаю!

Глава 11. Не годен к строевой

— Мы будем рисовать её, дедушка Док?

— Ты что, колбаса, подслушивала?

— Вы так кричали… Ну ладно, громко разговаривали. Дедушка Док, а ты, правда, когда рисуешь, людей лечишь?

— Откуда ты знаешь?

— Белая-красивая говорила, что ты худую-вредную рисовал и вылечил. А потом просто вылечил, а не рисовал, и стал старый. Как в сказке.

— Да ты, я смотрю, не только глазастая, но и ушастая! — восхитился я. — Всё слышишь!

— На меня никто внимания не обращает. Что же мне теперь, уши затыкать?

— Не надо затыкать. В этом нет никакой тайны. Да, я раньше мог менять людей, когда их рисую. Видел не то, что есть, а то, что должно быть, и рисовал это. Иногда получалось, чтобы правдой стало нарисованное, а не то, что было. Иногда не получалось.

— А теперь не можешь?

— Нет. Как ты говоришь: «Сломался».

— Аллах перестал смотреть твоими глазами?

— Можно сказать и так. Теперь твоими смотрит, зелёными. Наверное, ими лучше видно.

— Знаешь, я иногда думаю, что ты мне на самом деле папа. Белая-красивая говорит, что ты, когда спас худую-вредную, сразу постарел на тыщу лет. А до этого ты был не такой старый. Скажи честно, ты мой папа? Мы похожи — я тоже умею рисовать, и Аллах иногда смотрит моими глазами. А ещё ты со мной возишься, как будто я тебе родная. С чужими детьми никто не возится, кому они нужны? Ты скажи, я не буду сердиться, что тебя так долго не было. Я буду радоваться, что ты вернулся. Я маму спрашивала, но она не хочет ничего говорить.

Девочка глядит на меня такими глазами, что никакого Аллаха в них не нужно. Хочется сказать: «Да, я твой папа», ― чтобы увидеть свет, которым они зажгутся. Но это был бы краденый свет.

— Нет, егоза, я тебе не папа и даже не дедушка. Извини. Я был бы не против, но нет.

— Но я же рисую как ты!

— Ты рисуешь не как я, а как ты. Лучше меня рисуешь, просто надо больше тренироваться. А что Аллах, как ты говоришь, смотрит твоими глазами — такими красивыми глазами кто угодно посмотреть не откажется.

— И ты тут совсем-совсем ни при чём?

— Не совсем-совсем, — вздохнул я. — Немножко при чём, наверное. Понимаешь, в тебе дремал талант. Умение ощущать фрактал Мультиверсума и слышать мир. Если бы тебя воспитывал твой… Какой-нибудь проводник, то ты бы, наверное, смогла открывать кросс-локусы. Но в тот момент, когда твой талант начал пробуждаться, рядом оказался я, и он принял вот такую форму. Умение строить референс.

— А ты по правде хотел бы, чтобы я была твоей внучкой?

— По правде, — ответил я серьёзно.

— Тогда я буду, — сказала Нагма. — Так ведь можно? Например, если родители умирают, то ребёнка берёт брат отца или сестра матери, и они становятся ему родители. А у меня, вот, дедушка умер — я же могу взять тебя дедушкой?

— Думаю, вреда от этого не будет, — улыбнулся я.

— Я бы тебя взяла папой, — доверительно сказала девочка, — но ты слишком старый.

— Ты совершенно права, — кивнул я.

— Вот и хорошо, дедушка Док, — Нагма подошла к креслу и поцеловала меня в щёку. — Я тебя буду любить, как родного, обещаю.

— И я тебя, — ответил я как мог серьёзно.

Надо же, меня только что… удедушкили? Удедили? В общем, взяли в дедушки. Это было… Трогательно, пожалуй. Хотя ровным счётом ничего не значит — дедушкой она меня и так звала, а в наследство мне оставить ей нечего.

— Аллах ещё посмотрит твоими глазами, я знаю, — деловито сказала Нагма.

Решив для себя проблему родственных связей, она перешла к текущим вопросам.

— Будем рисовать вместе, раз ты сам не можешь. Странную рисовать будем, чтобы не была такая странная. И Багху, чтобы у неё быстрей ранки зажили. Даже худую-вредную будем, хотя она и вредная. Если заболеет.

— Хорошо, договорились, — согласился я. — Но учиться надо