Сперва я решила, что попала на какое-то торжество, но даже в моем странном потерянном состоянии я быстро сообразила: что-то тут не так. Опершись рукой о стену, я всмотрелась в собравшихся женщин. Одни походили на обычных домохозяек – в простых юбках, платьях, – другие были растрепанные, в больничных сорочках. Женщины сидели на табуретах, лежали на кушетках, стояли, прислонясь к стене. Некоторые бесцельно бродили по комнате, кто-то визжал, кричал, часть таращилась в пустоту. Я увидела нарумяненную старуху с густо накрашенными глазами. Девушку немногим старше меня, которая, покачивая бедрами, кружила по комнате. Проходя мимо, она на мгновенье поймала мой взгляд. Я увидела женщину лет сорока или пятидесяти, которая сидела на диване, застенчиво сложив руки на коленях; с лица ее не сходила улыбка. Толстуху в лиловом халате, которая сидела на полу, скрестив ноги и раскачиваясь взад-вперед. На ее всхлипы и вопли присутствующие не обращали ни малейшего внимания.

Я посмотрела вверх. Судя по высоте потолка, это гостиная; разумеется, бывшая: от прежней обстановки осталось лишь несколько кушеток с золочеными ножками, все стулья были пластмассовые и стояли там-сям, наискось друг от друга. И все же в интерьере сохранилось что-то от былого величия этой залы: на стенах – затейливые деревянные панели, кое-где – изразцы, люстра, пять высоких резных дверей (все закрыты, кроме одной).

Кто-то взял меня за плечо и спросил:

– Форуг? Это вы?

Я вздрогнула, обернулась и увидела женщину в очках в проволочной оправе, с короткой стрижкой и поразительно-ясными голубыми глазами. Иностранка, скорее всего, из Европы, но откуда именно, я не поняла. Лет тридцати, худенькая, как подросток, но уверенная, как взрослая; судя по одежде, медсестра: на женщине были блузка с отложным воротничком, длинная юбка клеш и чепчик (все белое).

– Надо же, Форук! Мы не думали, что вы так рано очнетесь.

Она выговорила мое имя с отчетливым иностранным акцентом, так что на конце вместо «г» у нее получилось «к». Тон резкий, но все же доброжелательный, и откуда она знает, как меня зовут? Я по-прежнему не понимала, как здесь оказалась, однако по свойской манере женщины догадалась, что меня тут знают.

Я отдернула руку.

– Где я? Почему я здесь?

Несколько женщин посмотрели на меня. Их внимание, кажется, раздосадовало голубоглазую медсестру: она спешно взяла меня под руку и повела в коридор.

– Вам нездоровилось, Форуг, – пояснила она, едва мы остались одни, – и вы приехали к нам подлечиться.

На фарси она говорила дурно, то и дело сбивалась на английский, но я все равно ее поняла.

– Я здорова! – отрезала я, отстранилась, но у меня тут же закружилась голова, и, не поддержи меня медсестра, быть может, я упала бы.

Вот бы поговорить с ней по-английски, объяснить ей все разумно и ясно, но мне было так плохо, что даже на родном языке я едва выдавливала слова. В довершение всего меня терзала жажда: потом я догадалась, что это был побочный эффект препарата, который мне вкололи.

– Я не хочу здесь оставаться, – пробормотала я.

– Милая моя! – Женщина снова взяла меня под руку и повела по коридору. – Вам очень повезло, что вы попали к нам. Как бишь у вас говорят? «Будьте как дома».

Пока мы брели по коридору, я начала что-то припоминать. Черный саквояж, игла. Я остановилась, сжала руку женщины.

– Там был мужчина в лавандовом галстуке. Наверное, доктор…

– Доктор Резаян! – просияла она, обернувшись ко мне. – Ну разумеется, вы с ним уже знакомы! Он посещает всех пациентов, прежде чем они попадают к нам. – Мы очутились возле комнаты, и я узнала ее: это была та самая каморка, из которой я недавно ушла. – Он учился в Англии, в Оксфорде. Вы ведь слышали об Оксфорде? – спросила женщина и затараторила, не дожидаясь ответа: – После окончания университета он работал в самых известных частных клиниках Европы. А я была медсестрой в больнице, которой он руководил. За границей перед ним открывались блестящие перспективы, но он отказался от них, чтобы вернуться на родину. Поразительно, до какой степени…

Я схватила ее за руку.

– Мне нужно с ним поговорить! Мне нужно знать, зачем меня сюда привезли!

– Непременно, Форуг! Но сперва вам нужно отдохнуть и помыться, а потом уж идти к доктору Резаяну. Вам нужно набраться сил.

Она помогла мне снять запачканную сорочку и надеть чистую. Тело мое было влажным от пота, волосы облепили голову, шею, но, несмотря на жару, меня пробирал озноб. Перед глазами мелькали черные мушки: я почувствовала, что теряю сознание. Женщина уложила меня на кровать, накрыла одеялом. Я закрыла глаза, меня била дрожь. Наконец меня сморил сон.

Проснулась я оттого, что кто-то с силой тряхнул меня за плечо. Я открыла глаза. Голубоглазой медсестры не было, вместо нее надо мной стояла другая женщина. Волосы ее были заплетены в косички, как у девочки, но в уголках глаз и рта залегли морщины. На ней была такая же сорочка, как на мне, и я догадалась, что это, вероятно, моя соседка. За ее плечом я увидела зарешеченное окно с полосками неба, окрашенными румянцем зари. Я потерла глаза, силясь сообразить, что делать, но не успела вымолвить ни слова: женщина взяла меня за руку и потянула вверх. Ладонь у нее была влажная; в следующий миг мы уже вместе с толпами других пациенток шагали по ярко освещенному коридору.

– Куда мы идем? – спросила я, но ее негромкий ответ утонул в гуле голосов.

По коридору мы пришли в просторную комнату, в центре которой был выложенный кафелем фонтан. Душевая. В фонтане не было воды, но комнату заполнял пар.

– Меня зовут Пари, – представилась моя спутница и выпустила мою руку.

– Форуг, – ответила я и встала в очередь.

Вдоль стены были устроены открытые душевые кабинки, в которые одну за другой загоняли женщин. Санитарка вкатила в кабинку старуху в инвалидной коляске, оставила под струей воды и крикнула ей: «Мойся!» Санитарка была дюжая, широкоплечая, с мясистыми, как у мужчины, руками. Когда подошла моя очередь, санитарка медленно оглядела меня с головы до ног, сложила губы в улыбку и заявила:

– Ты поэтка.

Должно быть, во взгляде моем отразилось изумление, отчего санитарка с еще большим удовольствием стала называть меня так.

– Слыхала я про тебя, – продолжала она. Халат трещал на ее могутных плечах, шея морщинилась складками жира. Санитарка приблизилась, и меня обдало кислым запахом немытого тела. – Как по мне, ты еще легко отделалась. Если бы кто из моих дочерей так себя опозорил, лучше бы им было умереть.

Она замялась, и я догадалась, что ей не хочется прикасаться ко мне. В ее глазах я была порочной, нечистой. В конце концов она схватила меня за запястье, сунула мне в руку сероватый обмылок и кесе.

– Ну раз уж ты теперь здесь, хоть помоешься.

Комната снова закружилась у меня перед глазами, на этот раз быстрее.