Свобода была единственным, чего она желала и к чему стремилась, свобода заменяла ей любые украшения, богатую одежду, антиквариат и искусство, но порой обрести свободу было куда сложней, чем, к примеру, оригинал Рембрандта. Свобода ощущалась в прелестном затяжном полете до момента раскрытия парашюта. В какие-то минуты она чувствовала себя полностью свободной верхом на мощном мотоцикле где-нибудь на пустынном шоссе, а еще лучше было мчаться на мотоцикле по пустыне, когда во всю ширь, налево и направо, спереди и сзади, - только огромные, убегающие к голубому небу пространства песка, скальных выступов и высохших на корню кустарников.

Пока Конни ела, запивая пивом пиццу, она достала из конверта фотографии и внимательно, одну за другой, стала их разглядывать. До чего же они с сестрой были похожи друг на друга!

Постепенно мысли ее обратились к Элли, дочери умершей сестры, живущей в Санта-Барбаре у Лэд6руков, изображения которой не было ни на одном из снимков, но, скорее всего, девочка, как и ее мать, тоже была очень похожа на Конни. Пытаясь разобраться в самой себе, Конни бесконечно задавала себе один и тот же вопрос: что значит теперь для нее обретение племянницы. Как правильно подметил Микки Чан, чудесно было вдруг обрести кровно близкого тебе человека, прожив, как она, почти всю свою жизнь, во всяком случае, сколько себя помнила, в полном одиночестве. Все существо ее ликовало, когда она думала об Элли, и в то же время неотступная мысль, что родная племянница может стать для нее обузой куда более обременительной, чем любая материальная собственность, несколько умеряла ее радостное возбуждение.

Что будет, если, увидев Элли, она очень сильно привяжется к ней?

Нет, не в привязаннасти дело. Это чувство она не раз испытывала по отношению к другим и знала привязанность других по отношению к себе. Речь, конечно же, шла о любви. Тут было о чем задуматься.

Она подозревала, что любовь, будучи, с одной стороны, счастливым даром небес, с другой - связывает человека по рукам и ногам. Но что именно терят человек, когда любит или любим? На этот вопрос не знала она ответа, так как никогда ни к кому еще не испытывала столь глубокого чувства и, соответственно, не получла его взамен - во всяком случае, того чувства, которое считала любовью, начитавшись о ней у великих мастеров пера. От них же она вызнала, что любовь может быть западней, жестокой тюрьмой, и сама не раз встречала людей, чьи cepдца были разбиты любовью.

Она так долго была одинокой. И так уютно прижилась в своем одиночестве. Любое изменение грозило ей неисчислимыми бедами.

Испытующе глядела она теперь на улыбающееся, словно живое на великолепной цветной бумаге "Кодак-хром", лицо сестры, отделенное от нее тонким слоем фотографического глянца… и пятью долгими годами смерти.

Из всех печальных слов, произносимых вслух или написанных, нет более печальных, чем: "А ведь могло быть иначе!" Теперь она никогда уже не увидит свою сестру. Но может увидеть свою племянницу. Стоит только очень сильно захотеть.

Конни достала из холодильника еще банку пива и вернулась к столу, чтобы снова углубиться в созерцание лица Колин, - и обнаружила, что фотографии прикрыты газетой "Реджистер". В глаза бросился крупно набранный заголовок: "ПЕРЕСТРЕЛКА В РЕСТОРАНЕ "ЛАГУНА"… ДВОЕ УБИТО, ДЕСАТЬ РАНЕНО".

Она в смятении уставилась на заголовок. Минуту тому назад на столе не было никакой газеты, да и не могло вообще быть по той простой причине, что она не покупала ее, и тем более не приносила сюда.

Когда Конни пошла к холодильнику, чтобы взять пива, то не поворачивалась спиной к столу. В квартире же она явно была совершенно одна, в чем ни на секунду не сомневалась. Даже если бы незваный гость и сумел каким-то образом незамеченным пробраться в спальню, она бы наверняка заметила, как он входил на кухню.

Конни протянула руку к газете, прикоснулась к ней пальцами. Газета была настоящей, но такой холодной, словно была не из бумаги, а изо льда. Механически взяла ее со стола. Вся газета пропахла дымом. Страницы по краям были коричневого цвета, постепенно переходящего к центру в желтый, а затем в белый, словно их выхватили из огня за несколько мгновений до того, как их охватило пламя.

В клубящемся дыму исчезли даже кроны самых высоких пальм.

Ошеломленные, со слезами на глазах, жильцы дома пятились от огня, освобождая дорогу пожарным в непромокаемых одеждах и высоких резиновых сапогах, сноровисто разматывавшим длинные шланги и тянувшим их от пожарных машин прямо по клумбам и пешеходным дорожкам. Другие пожарные бежали с топорами в руках. Некоторые из них были в противогазах, чтобы не задохнуться в дыму, когда придется работать внутри помещений. Быстрый приезд пожарных вселял надежду, что от огня удастся отстоять многие квартиры.

Гарри Лайон бросил взгляд в сторону своей квартиры на южной стороне здания, и в сердце его кольнула острая боль утраты. Квартира выгорела дотла. Расставленные по полкам в алфавитном порядке книги, кассеты с записанной на них музыкой, каждая в своем особом ящичке в соответствии с характером исполняемой музыки и композитором, чистенькая, аккуратно выбеленная кухня, домашние растения, за которыми он ухаживал с такой любовью и тщанием, двадцать девять томов его ежедневных дневниковых записей, которые вел с десяти лет (на каждый год - отдельная тетрадка), - все сгорело. Когда Гарри представлял себе, как огонь жадно одну за другой пожирает комнаты, как сажа засыпает то немногое, что не было уничтожено огнем, как все, что когда-то блестело и сверкало, мутнеет или покрывается пятнами, у него к горлу подкатывал ком.

Он вдруг вспомнил о своей "хонде", стоящей в одном из прилегающих к дому гаражей, направился было туда, затем остановился, так как мелькнула мысль, что глупо из-за машины рисковать жизнью. К тому же не следовало забывать, что он был председателем правления кооператива. И место его сейчас среди жильцов, которых необходимо ободрить, успокоить, напомнить им о страховке на случай пожара и сделать еще многое другое.

Когда вкладывал в кобуру револьвер, чтобы без нужды не пугать пожарных, вспомнил, что сказал ему бродяга, прижимая его, едва переводившего дух от страха, к стенке: "Сначала все, что любимо тобою… потом ты!"

Как только Гарри подумал об этом и представил себе все возможные последствия угрозы, безумный страх, как паук паутиной, мгновенно опутал его с ног до головы.

Ноги сами собой понеспи его к гаражу. Машина ему была нужна во что бы то ни стало.

Когда он, уворачиваясь на бегу от снующих повсюду пожарных, завернул за угол дома, в воздухе, как тысячи светящихся бабочек, уже летали горящие головешки, то резко взмывая вверх, то трепеща и кружась на месте в горячих водоворотах воздушных потоков. Высоко на крыше раздался оглушительныи треск, и вслед за ним грохот падения, потрясший ночную тьму. Град горящих обломков кровли низвергся на тротуар и росший по обеим его сторонам кустарник.

Гарри инстинктивно прикрыл голову обеими руками, опасаясь, что охваченные пламенем деревяшки опалят ему волосы, и надеясь, что вымокшая до нитки одежда не успеет воспламениться. Благополучно избежав огненного града, он распахнул все еще мокрые и холодные железные ворота.