— О, Эвринома, круглобедрая Богиня Всего Сущего, ты, которая в начале существования ослепительно нагой появилась из Хаоса, чтобы отделить воды от небес…

Он говорил, а она приближалась, медленно, с каждым его словом становясь все ближе. Он видел ее золотые глаза. Ее золотистую кожу и филигранный узор, покрывающий ее.

— О, прекрасноглазая Эвринома, ты, которая танцевала на волнах и танцем своим завлекала Празмея Офиона,[153]чтобы сплестись с ним в любовном объятии, и в упоении зачать Яйцо Мира, из которого вылупилось все, что существует: Солнце, Месяц, планеты, звезды, Земля с ее горами, реки, деревья, травы и все живые существа…

— Я выбрала тебя, — сказала златоглазая женщина. — Ты мой. Мой защитник. Я дам тебе все, что пожелаешь. Чего когда-либо желал. Исполню желания, о которых ты сегодня еще не знаешь. Я отведу тебя в Гульшан-э Кудс, Наивысшее Небо. Я покажу и подарю такие богатства, в сравнении с которыми бледнеют сокровищницы Лампаки[154]и Фирузкуха. Я напою тебя медом, молоком и олимпийской амброзией. Я дам тебе попробовать белой сомы,[155]какой не пробовал сам Индра, угощу тебя бхангом,[156]достойным самого Шивы. Напою тебя серебристой хаомой[157]магов, напою тебя родившейся из капель крови амритой, соком из неведомой Теофрасту[158]мандрагоры. Я упою тебя моим ядом, в котором содержится Вечность. Не будет ни начала, ни конца, ни бытия, ни небытия. Не будет Солнца, не будет ни Месяца, ни звезд, не будет Земли, не будет пространства, не будет розни между днем и ночью, не будет существовать Смерть. Будет Бездвижность. Будет Безвременье. Покой и глубокий сон, если пожелаешь изведать сон. Могущество и вездесущность, если их захочешь. Война, насилие и кровь, если будешь их жаждать. Вечная война. Навеки. Дам тебе единственный покой, который может вкусить воин.

На пальцах, касавшихся его щеки, были длинные ногти, блестящие золотом, будто покрытые тонким слоем благородного металла. Рука, которая обвила его шею, была украшена нежным, напоминающим чешую, узором. Из ее уст, которые он чувствовал возле своего уха, исходило шипение. Тихое, мелодичное шипение.

Он был для нее змеем. Празмеем Офионом, прибывшим на ее зов вместе с северным ветром. Празмеем Офионом, способным обвить ее, окутать, окружить своими витками, сплестись с ней в объятиях. Она, сплетенная с ним в любовный узел, была бы для него Эвриномой, Богиней Всего Сущего. Была бы для него Астартой,[159]Эрешкигаль,[160]Инанной.[161]Была бы Анахитой, богиней Священного Танца, у подножия статуи которой совершали жертвоприношения. Ардвисурой Анахитой, Полноводной Сияющей и Непорочной, наполняющей источники водами звезд. Владеющей мужским семенем.

В сплетении и объятии они танцевали на волнах, в сладостных спазмах совершали зачатие Неба и Земли, Солнца, Месяца, планет, звезд, рек, деревьев, трав и всех существ.

* * *

Пещера затряслась от недалеких взрывов. Шурша, со стен посыпались мелкие камешки, со свода начала падать пыль, оседая на лазуритах, как проказа. Началась и донеслась до ушей Леварта дикая канонада, очереди из автоматического оружия, взрывы гранат.

— Ничего, — сказала Змея. — Это всего лишь смерть.

— Застава… — он освободился от ее объятий, резко и болезненно приходя в сознание. — Это нападение на заставу! Там бьются!

— Это происходит в других мирах. В другом времени. И тебя это уже не касается.

— Мои товарищи… — дернулся он. — Я должен…

Покрытая золотистым узором рука обвила его шею. И сжала, сжала сильно и жестоко, как гаррота,[162]как аркан, как петля виселицы. В глазах у него потемнело, в висках застучало. Он был близок к тому, чтобы потерять сознание.

— Другие миры… — Леварт чувствовал, как что-то по-змеиному опутывает и парализует его ноги. — Другое время. Это не твое уже. Ты мой.

Снаружи гремела канонада. Со свода пещеры сыпалась пыль.

* * *

Батареи артиллерии Айюб-хана стреляли со стороны гор и дороги, ведущей на Майванд. Пристрелялись быстро, и теперь валили часто и кучно, разя главный пункт британских позиций концентрированным огнем. Один из снарядов разорвался на опасно близком расстоянии, не далее, чем в ста ярдах от места расположения Шестьдесят Шестого. Генри Джеймс Барр грязно выругался.

— Bigod, это английские пушки! Нарезные двенадцатифунтовки Армстронга! Лучше наших!

— Лучше, — согласился старший лейтенант Ричард Тревор Чут, не опуская бинокля. — И их больше. Палят в нас, поди, батарей пять, да около двадцати полевых пушек. К тому же несколько гаубиц, наверняка от Круппа. Да бережет Бог нашу разведку, но говорили, что у них должны были быть только старые дульнозарядные орудия…

Очередной снаряд на этот раз разорвался намного ближе, они почувствовали дуновение, услышали свист шрапнели. Друммонд непроизвольно втянул голову в плечи. «Слава Богу, — подумал он, — нас здесь в котловине не так видно, поэтому по нам не целятся. Но другим туго приходится. Жарко приходится кавалеристам, теряют людей и коней, среди сипаев на левом фланге и в центре шрапнель тоже собирает свою кровавую жатву».

— Если Барроуз… — Чут будто бы слышал его мысли. — Если Барроуз сейчас не бросит конницу в атаку, то вскоре ему уже нечего будет бросать. Чего он ждет, хотелось бы мне знать? Bloody hell…

— Всем собраться, господа офицеры! — прервал их разговор зычный приказ майора Блэквуда. — Готовьсь! Будет атака! Идут на нас!

Майор был прав. Напротив стоящего на левом фланге 1-го Гренадерского Бомбейского полка Айюб-хан сосредоточил подразделения из Герата, кабульские полки и нерегулярную афганскую конницу, по меньшей мере восемь тысяч человек, которые постоянно находились на позициях. Айюб, должно быть, видел, насколько результативны удары его артиллерии, поэтому не спешил переходить в лобовую атаку. По-другому было дело на правом фланге, прямо напротив Шестьдесят Шестого. Здесь, отделенная от линии обороны британцев оврагами и разветвленным руслом высохшей реки, стояла под зелеными знаменами орда пеших газиев,[163]религиозных фанатиков, сопровождавших Айюба. Орда беспрерывно выла, потрясая ножами, саблями, мечами и копьями. Многие из них носили белые одежды. Друммонд знал, что эти поклялись идти и биться насмерть, отдать свою жизнь в борьбе с неверными. В бинокль он видел, что некоторые имели джезайлы, а также мушкеты Браун Бесс и старые энфилды, добытые, наверное, еще во времена первой войны, в 1842 году. Однако гораздо чаще были примитивные копья, сделанные из английских штыков, прикрепленных к жердям. И сейчас, когда солнце стало в зенит, орда с диким воем бросилась в атаку.