весьма незначительной мере, писателям приоткрывать запрещенные для науки темы плена, дезертирства, сотрудничества с врагом и др. Не от хорошей жизни появились так называемые «художественные исследования». Вышли тома «Архипелага ГУЛАГа», а тема репрессий по-прежнему не изучена. Недопустимо также с точки зрения нормального развития знания, чтобы с документами и воспоминаниями Р. Гелена (одного из основных деятелей германской разведки) или А. Власова (советского генерала-изменника) читатели знакомились по романам и повестям.

Подчас подмена научного мышления обыденным приобретает и политическое звучание. Так, в одном из содокладов на третьем внеочередном Съезде народных депутатов РСФСР была поставлена под сомнение правомерность льгот участникам войны и отождествлены условия жизни фронтовиков и тружеников тыла. Критик упустил, однако, весьма существенное. Смерть действительно косила и мирных жителей, особенно оказавшихся не по своей воле в зоне боевых действий, на оккупированных территориях, в ГУЛАГе. Но вероятность гибели фронтовиков была во много раз большей, а стрессовая ситуация — постоянной. По нашим подсчетам, почти каждый второй фронтовик погиб, из мирных граждан — лишь каждый двенадцатый.

3

Многие историки не понимают элементарного — труды Сталина, документы и пресса военных лет даны исследователю для критического анализа. Источники — основа нашего знания о прошлом, но нельзя превращать любые из них в предмет поклонения. Так, авторы упоминавшегося издания о советском тыле бездумно цитируют ложные суждения Сталина о «полной победе социализма», его нападки на лиц (кстати, до сих пор никем не выявленных), которые будто бы высказывались за ослабление государства. Вполне правомерно требование научной общественности как можно скорее издать остро необходимые документы, например, из архива Сталина, отражающие и военный период его деятельности; архива Ставки и Генштаба. В прессе высказываются самые различные мнения о работе архивов. По мнению М. Гареева, например, значительная часть документов еще долго не увидит свет. Раздаются требования сделать «доступными» материалы Международного военного трибунала. Но ученым эти материалы доступны по зарубежным изданиям. Одновременно с общим призывом — издать необходимо поставить вопрос о качестве документальных публикаций. Ряд журналов («Новое время», «Военно-исторический» и др.) делают доброе дело, но без выполнения элементарных источниковедческих правил. Не известно, откуда взят журналом публикуемый им материал, когда он появился на свет. Печатается лишь часть документа, произвольно вырванная из текста без каких-либо объяснений.

Подчеркивая необходимость новых публикаций (как, например, воссоздать общую картину Висло-Одерской операции, не располагая ее планом?), отметим, что уже опубликованные источники, а также громадные трофейные архивы и ранее доступные для исследователей, но почти не тронутые ими, если к ним подойти по-новому, позволяют сделать значительный шаг к истине. Нельзя согласиться с мнением, что споры о прошлом останутся дискуссиями схоластов, пока вместо новых документов мы читаем романы и пьесы. Разве не удавалось ряду исследователей, например, Дашичеву, и в период реанимации сталинизма после 1964 г. при очень неблагоприятной для науки конъюнктуре создавать значительные труды, опираясь на научную методологию[145].

Не освободились историки от священного трепета не только перед сталинистским наследием, но и перед воспоминаниями участников минувшей войны. Причем, чем выше пост занимал тот или иной автор, тем с большим пиететом относятся к его трудам. Некоторые читатели полагают, что реальное представление о военном лихолетье дают лишь мемуары, но не книги ученых. Возник ряд внешне благопристойных постулатов. Один из них: «Народ и скажет правду истории». Конечно, участники войны могут привести миллионы различных по своей Источниковой ценности свидетельств, но без научной теории они сами по себе не создадут еще объективной картины. Характерно, что Симонов, известный ее знаток, прежде чем внести существенный вклад в изучение, должен был постичь методологию и методику исторического исследования. Подчас историки без всякой необходимости ссылаются на те или иные воспоминания, очевидно, для того, чтобы придать недостающий «вес» своим работам[146].

Несомненно, в советской литературе о войне мемуаристика занимает значительное место. В первую очередь это — работы А. Василевского, Г. Жукова, К. Рокоссовского и других полководцев, политических деятелей А. Микояна, В. Молотова, Н. Хрущева, руководителей военной экономики И. Бенедиктова, Б. Ванникова, Д. Устинова, А. Шахурина, дипломатов А. Громыко, И. Майского, писателей и публицистов К. Симонова, И. Эренбурга, ученых П. Капицы, А. Арбатова и других. Эти и многие другие работы вышли с опозданием на несколько десятилетий по сравнению с аналогичными книгами за рубежом, особенно в ФРГ. Сказались традиции офицеров и других групп интеллигенции. Так, в Германии за каждой войной обязательно следовала волна литературы о ней. Потерпевшая поражение страна обычно более активна в извлечении важного опыта, а значит и в мемуаристике. Сильное отрицательное воздействие оказал запрет Сталина писать дневники и воспоминания. Контрразведка преследовала ведение в армии каких-либо записей, они в те годы могли оказаться роковыми для их авторов[147].

Однако без таких записей создать мемуары весьма трудно. Все это сильно повредило науке. Значительное число участников событий ушло из жизни, так и не оставив воспоминаний. Отмеченное наложило отпечаток и на изданные труды. По характеру своему большинство их — не чисто мемуарные, а скорее мемуарно-исследовательские труды. Авторы восполняли то, что утратила их память, материалами из прессы, архивов. Но в живых свидетельствах современников — главное достоинство воспоминаний, их основа — лично пережитое. Они восстанавливают те пробелы, которые почти неизбежно возникают в собраниях документов и прессы. Само название мемуарной литературы происходит от латинского слова «память». Наши мемуаристы часто становились историками не только вследствие такой специфики источников их трудов, но и пытаясь осмыслить прошлое, опираясь на воспоминания других свидетелей событий, исследования ученых, документы. «Воспоминания и размышления» — совершенно не случайно назовет, например, свой труд Жуков. Эти обстоятельства несколько обеднили мемуары. К тому же большинство их авторов и их помощников не было подготовлено к исследовательской работе. Этим объясняется, например, что изложение внешнеполитических вопросов в книге авиаконструктора А. Яковлева или военно-экономических — в книге полководца Г. Жукова носит на себе печать беспомощности. Совершенно недопустимо, когда многие мемуарно-исследовательские труды включают в себя некий псевдохудожественный материал, выдуманные диалоги и др.

Мемуары значительно оживили освещение войны в СССР. Их авторы, особенно полководцы, вносили плодотворные элементы научной полемики, делали поправки в трудах своих предшественников, дополняли картину былого, часто весьма бледно отраженную в документах и исследованиях. Напомним дискуссию по поводу высказывания В. Чуйкова о возможном захвате Берлина не в мае, а уже в январе — феврале 1945 г. Этой мыслью в идеологических целях воспользовались германские консерваторы: будто бы Советы сознательно стремились продлить агонию