Зарубин вышел за черту лагеря, сел на мокрый пень и поник головой.

Когда полчаса спустя он вернулся в землянку, там ужинали. Беляк и Добрынин состязались, рассказывая охотничьи истории, веселившие всех.

— А мою последнюю собаку звали Норка, — говорит Беляк. — И до чего же умный был сеттер, все диву давались. Подведет, станет в стойку, и я сразу определял по ее виду, что у нее перед носом: куропатка, перепел, тетерев… И стоит, не шелохнется, пока не подам команды. Бывало так: она станет, а я сяду, выну чарку, выпью, закушу, в зубах поковыряю, а она, как статуя, не шелохнется. Ну и псина была!… Но я хочу рассказать один эпизод…

— Только не привирай, — предупредил Пушкарев.

Зарубин сел за стол и внимательно посмотрел на Пушкарева. Глаза его смотрели грустно, даже когда он улыбался, а на лице, казалось, появились новые морщинки.

«Наверное, после болезни», — подумал Зарубин.

А Беляк продолжал:

— Расскажу сущую правду. Как-то после удачной вечерней зорьки сидим мы с Норкой у костра. Впереди озерцо. Перед сном мы решили поужинать. Вынул я хлеб, мясо холодное… Хватился, а ножа нет. А нож от отца остался. Отец тоже охотник был. Я туда, сюда, в ягдташ, за пояс, за голенище — нигде нет. Пропал! «Норка», — говорю. — «Чего?» — отвечает она. «Ножа-то нет!» — «Ну?»…

— Довольно! Довольно! Опять выдумываешь! — закричал Пушкарев.

— Без ножа зарезал, окаянный!… — хохотал Добрынин.

Смеялись все.

— В чем дело? — спросил Беляк недоуменно, будто он действительно не понимал, в чем дело.

— Выходит, что Норка заговорила человеческим языком, — отвечал ему Костров.

Вновь все захохотали.

— Заговорился… — Беляк с хорошо разыгранной досадой махнул рукой.

— Ну, хватит, — сказал Пушкарев. — Пойдемте, народ уже собрался. — И все отправились в окружкомовскую землянку.

Там уже были Бойко, Снежко, Рузметов, Селифонов.

Пушкарев открыл заседание бюро окружкома.

Сначала рассматривалось решение партийной организации отряда, принявшей в свои ряды кандидатом Дмитрия Карповича Беляка. Докладывал секретарь парторганизации Бойко.

О Беляке говорили Пушкарев, Добрынин, Рузметов.

Подпольная организация в городе, во главе которой стоял Беляк, насчитывала когда-то шесть человек, а теперь в ней двадцать два подпольщика. Организация патриотов собрала среди горожан и доставила в отряд полмиллиона рублей на постройку танковой колонны «Народный мститель». Подпольщики регулярно выпускают завоевавшую любовь у народа газету «Вперед». Они имеют свой боевой счет: взрыв гостиницы, уничтожение предателя Брынзы. Отряду и Большой земле подпольщики добывают ценные разведывательные данные.

— Подпольная организация, — сказал Рузметов, — крепка, сильна, боеспособна. Оккупанты знают ее силу и боятся ее. Сам Беляк — верный сын народа, и ему давно надо быть в наших рядах.

Беляка приняли кандидатом в члены партии.

— Будешь так же работать, — предупредил Пушкарев, — через шесть месяцев примем в члены партии.

Потом обсудили содержание очередного номера газеты «Вперед». Докладывал редактор газеты Костров. А когда кончили с этим вопросом, Пушкарев сказал:

— Теперь отпустим Дмитрия Карповича. Остальное без него рассмотрим.

В субботу Карецкая позвонила на службу к Шефферу и сказала, что ждет его. Тот ответил, что через несколько минут приедет. Позавчера они договорились, что совершат очередную прогулку на машине, а потом заедут на квартиру Шеффера и поужинают.

Вчера в десять часов вечера Беляк зашел к Карецкой, чтобы окончательно условиться обо всех деталях, учесть каждую мелочь, рассчитать время до минуты, предусмотреть, что и когда надо сказать, как быть в случае, если Шеффер заупрямится и не захочет ехать туда, куда она предложит. В заключение Беляк спросил:

— Какие-нибудь личные вещи у вас есть?

— Да, но очень немного. Самые необходимые…

— Тем более. Уложите их в вещевой мешок.

Карецкая растерянно улыбнулась.

— Но у меня мешка нет… есть небольшой чемодан…

— Чемодан не подходит, нате мешок, — и, развернув принесенный с собой сверток, он подал ей изрядно потертый армейский вещевой мешок.

Укладывая в него свой нехитрый гардероб, Карецкая с благодарностью думала об этом заботливом человеке, не забывшем даже о мелочах. Уложив все, она спросила:

— И что же мне с ним делать?

— Об этом уж я побеспокоюсь. Он будет у меня на хранении.

— Вы так уверены в благополучном исходе, что оставляете мне единственное платье?

— Иначе не может быть, Ксения Захаровна. Мы действуем наверняка. Ну, а теперь — до счастливого свидания. Не волнуйтесь, будьте осторожны. Действуйте уверенно, но рассчитывайте каждый шаг, взвешивайте каждое слово. Я за вас отвечаю своей совестью, своей головой.

— Перед кем? — удивилась Ксения Захаровна.

— Перед… Пушкаревым, Добрыниным, Костровым… Перед всеми.

— Ну, я пойду. — Беляк подошел к ней, взял в руки ее голову и поцеловал в лоб. — Будьте умницей…

Карецкая села на диван, уткнулась головой в подушку и дала волю слезам. В этих слезах было все: и благодарность Беляку за его отеческую заботу, и тоска по мужу, и тревога за завтрашний день.

Она долго не могла уснуть в эту ночь, вставала, зажигала лампу, принималась читать, чтобы отогнать беспокойные мысли, вновь ложилась в постель. Часы показывали половину третьего, а она лежала с закрытыми глазами и думала. Что, если вдруг завтра изменится погода, пойдет дождь? Тогда все сорвется, никакой поездки не будет. Как же не учли этого? Придется опять встречаться, договариваться. А если придет Реут и спросит, где фотокарточка? Что отвечать?… С этими тревожными мыслями она заснула уже под утро.

…Сейчас, стоя на веранде госпиталя в ожидании Шеффера, Карецкая успокаивала себя: «Если Беляк так уверен, то все будет хорошо. Он сказал: "Мы действуем наверняка". Значит, все будет хорошо…»

У ворот прозвучал сигнал автомашины. Шеффер на «оппеле» с шиком вкатил во двор, круто развернулся и резко остановил машину у самых ступенек террасы.

Он вылез из машины, щеголеватый, самодовольный, усадил Карецкую и сел рядом с ней, за руль.

— Куда? — спросил он.

— Сначала по городу, а потом на кладбище…

— Куда?

— На кладбище…

Шеффер пожал плечами.

— Это вам доставит удовольствие?

— Не только мне, но и вам… Там чудесно…

— Посмотрим, — проговорил Шеффер и тронул машину.