Причем даже если когда-нибудь и выяснится, какая из трех или четырех картин – «настоящая», то все равно ведь будет совершенно непонятно – а чем остальные-то хуже?! Но, конечно же, стоимость этих остальных незамедлительно упадет.

Вот ведь что получается – никто и никакими силами не может доказать, что копия… ну, например, копия картины Караваджо «Девушка с лютней»… Или, допустим, копия картины Репина «Заседание Государственного совета», сделанная Васей Пупкиным, хуже подлинника Репина. Но…

– Но это же Репин!!! – закатывают глаза искусствоведы.

А когда глаза уже закачены, голоса задрожали – понятное дело, вопрос сразу выводится из сферы рационального, тут уже пошли голые эмоции. Теперь важна только цена, которую обладатель готов заплатить за счастье быть хозяином некого Эксклюзива… Того, что есть только у него, чего нет и не может быть ни у кого другого.

Потому что кроме этой ауры исключительности и особости – за что еще он платит сотни тысяч и миллионы долларов?

Почему возник дефицит старых вещей, понятно: людей, которые могут приобретать хорошие вещи, стало много. А самих таких вещей больше не делают, желающих приобрести настолько больше, что картина или статуэтка начали стоить миллионы в конвертируемой валюте.

Не выручает даже наличие сразу трех «подлинников».

Труднее объяснить – почему все так кинулись именно на старинные вещи? Если хотят «просто» хороших, почему не приобретают хорошие, но новые?

Наверное потому, что слишком многим хочется хоть как-то приобщиться к этому мировому музею: к образцам старинной культуры.

Сотни и тысячи лет владеть картинами, гравюрами и бронзовыми статуэтками, читать книги и сидеть в креслах с резными ручками могло только меньшинство населения Земли. Исчезающее меньшинство, считанные проценты населения.

Теперь таких людей – большинство. И самые богатые из нас пытаются изо всех сил приобщиться к этим считанным процентам старой, исторической элиты… К тем, кто был богат и образован, кто приобщался к красивым вещам еще тогда, до неслыханного роста общественного богатства последних десятилетий.

Когда предки покупателя еще пахали землю деревянной сохой.

Точно так же и отношения людей. То, что мы называем дружбой, любовью, семьей, отношениями детей и родителей, сегодня совсем не похоже на то, что называли этими словами предки.

Слишком часто нас пытаются уверить, что «новые» отношения чем-то хуже «старых» – как бы неполноценны. Якобы в XVIII и в XIX веках существовало особое, очень рыцарское отношение к женщине, семьи были прочные, дети слушались папу и маму, мамы и папы нежно любили детишек… Не то что современные матери-кукушки и папы – беглые алиментщики.

Эти представления – такой полный абсурд, что даже возразить бывает трудно.

Романтическое отношение к женщине?!

Но вот Наталья Гончарова, первая красавица Москвы, которую никто не брал замуж – бесприданница! Женихи охотно танцевали с Наташей и говорили ей комплименты, но жениться… За «жениться» полагается приданое.

Историй про «крепкие семьи» в старину можно рассказать столько, что и бумага не выдержит. Вот хотя бы одна, и тоже произошедшая в роду Пушкиных…

Один из братьев деда Пушкина по матери, Абрам Ганнибал, хотел развестись со своей второй женой, гречанкой Евдокией. О первой жене Абрама, кстати, вообще ничего не известно. Известно, что Евдокия была вторая и что от нее была дочь Поликсена.

Абрам хотел развестись: считал, что жена ему неверна и вообще его не любит, семья не складывается. Но если развестись по своей инициативе, если Абрам будет «виноват» – церковь ему запретит жениться снова.

Тогда Абрам стал действовать как истинный сын эпохи Петра: вделал два кольца в стены спальной; Евдокию приковывали за руки к кольцам, и двое денщиков по очереди пороли ее прутьями, пока не подпишет документ: признание, что она мужу неверна и хотела его отравить.

Евдокия продержалась несколько недель: ведь для нее подписать такой документ – и все, никогда никакого нового брака у нее не будет, а вполне возможны суд и каторга. Отравление мужа – достаточно тяжелое уголовное преступление. Но в конце концов женщина не выдержала, подписала!

Что характерно для нравов времени – многие знали, каким способом Абрам получил этот документик, но ничего не имели против. Счастливого нового жениха даже поздравляли с удачным решением семейной проблемы.

Развели супругов, признав виновной Евдокию; ее отправили в Тихвинский монастырь. Могли и в тюрьму, но Абрам очень просил, чтобы с его бывшей женой не обращались очень уж сурово, не судили по всей строгости закона. Он ведь по-христиански простил попытки жены его отравить; жить с ней он уже не может, но просит – пусть ее не судят по уголовному делу.

Какое благородство! Прямо всхлипывать хочется…

В монастыре следы Евдокии теряются… Может, сбежала? Дай-то ей Бог.

Пушкин писал, что «дочь Евдокии Поликсену Абрам Ганнибал оставил при себе, дал ей тщательное воспитание, богатое приданое, но никогда не пускал к себе на глаза».

Абрам в 1736 году женился снова, на Кристине Матвеевне Шеберх. Этот брак оказался долгим и удачным. Из четырех их детей мужеска пола один так и не женился: в молодости не успел, с Потемкиным основывал Херсон. А потом посмотрел на братьев – и решил вообще не жениться. Так честно и говорил – вот посмотрю на вас, и не хочу.

У всех же трех других братьев браки были… гм… своеобразные, и все они совершали порой столь же криминальные поступки, как папа со второй женой.

Самый буйный был Иссак: он и крепостной гарем держал, и жену плетью бил, и вообще развлекался как мог. Но и дед Александра Сергеевича Пушкина, Осип-Иосиф оставил в памяти современников… сложное впечатление.

Пушкин считал, что все браки его предков были несчастливы…

Это пример одной известной обеспеченной семьи XVIII–XIX веков, а число примеров можно преумножить без меры. Судя по всему, что мы знаем, в старину неудачных браков и несчастливых семей было не меньше, чем сегодня… Только развестись люди при всем желании не могли, вот и все.

Что касается отношений родителей и детей… Отец героя 1812 года Александра Фигнера не раз избивал сына кулаками, пока у него не начинала течь кровь из ушей. Всю свою короткую жизнь до гибели в водах Эльбы в 1813 году Фигнер был туговат на левое ухо.

Модест Корф всю жизнь заикался: в кадетском корпусе всех воспитанников пороли по понедельникам без обсуждения вины – так просто, чтоб знали свое место. Врач предупреждал, что у впечатлительного, нервного Корфа речь вообще «может отняться», но на начальство это не произвело впечатления. Слава Богу, хоть совсем речь не отнялась, человек «всего только» заикался до конца своих дней.

Таких историй про славные отношения отцов и детей я тоже могу рассказать множество, одну другой «духоподъемнее».