Важным следствием того, что цари присвоили себе все земли и имели возможность отбирать все находившиеся в торговом обороте товары, была обретенная ими, таким образом, возможность по собственному произволу облагать население налогами. Мы видели, какую критически важную роль в утверждении власти парламента – и, в конечном счете, парламентской демократии – сыграла в Англии необходимость для короны добиваться парламентского одобрения вводимых налогов и таможенных пошлин. В России, в отличие от этого, царям не требовалось ничье согласие на введение и повышение налогов, сборов или таможенных пошлин. А это, в свою очередь, означало, что им не нужны были никакие парламенты.

Развитие земельной собственности в России происходило, как можно заметить, в направлении, противоположном тому, в каком оно шло в остальной Европе. Во времена, когда Западная Европа знала главным образом условное владение землей в форме фьефа, Россия была знакома только с полной земельной собственностью (в духе западноевропейского аллода). К тому времени, когда в Западной Европе условное держание уступило место полной собственности, в России владения, существовавшие на началах аллода, превратились в царские фьефы, а их прежние собственники – в главных держателей от властителя. Никакое другое, отдельно взятое обстоятельство из тех, что воздействовали на ход российской истории, не дает лучшего объяснения, почему политическое и экономическое развитие страны уклонилось от пути, которым следовала остальная Европа.

* * *

Отсутствие в царской России собственности на землю имело бы меньшие последствия для политического развития страны, если бы в ней сложились самоуправляющиеся городские общины. Западноевропейский город способствовал образованию трех институтов: (1) абсолютной частной собственности в виде капитала и городской недвижимости в то самое время, когда основное производственное имущество, земля, находилось в условном владении; (2) самоуправление и независимое судопроизводство; (3) общее гражданство в том смысле, что жители городов были свободными людьми, которые обладали гражданскими правами в силу места их проживания, а не в соответствии с их общественным положением. Вот почему весьма существенно, что в России подобные города так и не появились – за примечательным исключением Новгорода и Пскова, вольности которых не продержались до начала нового времени.

Как уже было сказано, в России на заре ее истории, в X–XI веках, было множество городских центров, которые ни внешним видом, ни своими функциями не отличались сколько-нибудь существенно от таких же образований, появившихся в Западной Европе двумя столетиями раньше. Это были крепости, которые обеспечивали безопасность правящей элиты, викингов и их окружения, а также места складирования их товаров; у крепостных стен размещались мастерские ремесленников и лавки торговцев. Первые русские города состояли обычно из двух частей – крепости или кремля с церковью поблизости, защищенных деревянными или каменными стенами, и посада, торгового поселения с внешней стороны этой ограды.

В Западной Европе в XI и XII столетиях началось превращение таких примитивных крепостей-городов в нечто совершенно иное. Пользуясь благами возрождения торговли, в Италии, Германии и Нидерландах города стали создавать коммуны, добивавшиеся самоуправления и права самостоятельно вершить суд над своими гражданами. И опять-таки в России, если не считать Новгорода и Пскова, не происходило ничего подобного. Причины на то были как экономические, так и политические. В то самое время, когда в Западной Европе происходило оживление торговли, в центральной и южной России она приходила в упадок: разрыв пути «из варяг в греки» и последовавшее за этим сосредоточение сил на земледелии существенно сократили коммерческую роль городов. С другой стороны, татаро-монголы, видевшие в городах центры сопротивления, уничтожали их органы самоуправления. Московские же князья, сначала как доверенные лица монгольских правителей, а потом и в роли суверенных властителей, не терпели в своих владениях самостоятельных вкраплений, свободных от дани, служебных повинностей и тягла. Все подвластные великому князю земли были его вотчиной, исключения не допускались. Таким образом, города срединной России превращались в военно-административные аванпосты, не отличавшиеся ни особым хозяйственным устройством, ни особыми правами. Они были не оазисами свободы в несвободном обществе, а сколками, микрокосмами самого этого в целом несвободного общества. Их население составляли благородные слуги государевы и простолюдины, которые несли бремя тягла. Город был милитаризован в том смысле, что в середине XVII века почти две трети горожан состояли на воинской службе. Этих обитателей городов, кроме соседства, ничто между собой не связывало: у них был свой социальный статус и свои обязанности перед государством, но не было общего гражданства. У них не было ни самоуправления, ни независимого суда. Не было и шанса появиться чему-нибудь, подобному классу западноевропейских «бюргеров». Новгород и Псков, которые развили у себя настоящие городские учреждения, после их покорения Москвой были низведены до того же положения, в каком находились все остальные города Московского государства.

Расправа с институтами самоуправления этих двух городов стала лишь одним из проявлений московской решимости подчинить их своей власти. Расширение Московского государства повсюду сопровождалось физическим разрушением городов и изъятием городской недвижимости у ее собственников, которых либо отправляли в ссылку, либо переводили в разряд служилых людей, а то и простолюдинов. Как свидетельствуют летописи, в XIV и XV веках переход под власть Москвы по существу каждого очередного города сопровождался передачей в собственность великого князя всей принадлежавшей частным лицам недвижимости. Так в 1330‑е годы действовал, например, Иван I Калита в Ростове. Василий III, следуя примеру своего отца Ивана III, учинил массовые высылки из Пскова (1509), закрыл вече, а на место высланных поставил своих людей. Это не были случайные действия в порыве чувств, это была система: составленная в 1503 году для хана Золотой орды опись девятнадцати русских городов отмечает, что в большинстве своем они выжжены, а «плохие» люди из них изгнаны и заменены верными слугами великого князя.

Как была устранена всякая частная собственность на недвижимость, точно так же было покончено со всеми порядками и действиями, хотя бы смутно напоминавшими о городском самоуправлении. В России так никогда и не произошло юридического отделения города от земли – того, что с античных времен стало отличительной чертой европейской истории. Город в Московском государстве, как и в большинстве регионов мира, не затронутых западной культурой, был подобием деревни. Сохранялось даже внешнее сходство. Во второй половине XIX века виднейший российский историк того времени так описывал русский город: «Европа состоит из двух частей: западной, каменной и восточной, деревянной… (Русские) города состоят из кучи деревянных изб, первая искра – и вместо них куча пепла. Беда, впрочем, невелика, движимого так мало, что легко вынести с собою, построить новый дом ничего не стоит по дешевизне материала; отсюда с такою легкостью старинный русский человек покидал свой дом, свой родной город или село…».

Города в Московии относились к «черным» землям, то есть подлежали налогообложению. Статус города определялся для них присутствием правительственного чиновника – воеводы. Их рядовые обитатели, как крепостные к земле, были привязаны к своему месту жительства и без разрешения менять его не могли. Если на Западе, говоря словами немецкой поговорки, «городской воздух делал свободным», то есть крепостной, которому удавалось прожить в городе год и один день, автоматически обретал свободу, то в России для возвращения беглых крепостных не существовало никаких сроков: крепостная неволя была состоянием вечным.