* * *

— Энти воины, — повторил кмет, — под Белой Королевой ходют. Громят Черных, ого–го! Балакали, мол, они словно гарилы на вражьих тылах…

— Кто–кто?

— Я ж говорю — гарилы.

— Гориллы, черт возьми, — поморщился Лютик и махнул рукой. — Ох, люди, люди… Какие знаки, спрашиваю, армия носила?

— Разные, господин. Особливо конные. Пехтура — красное чего–то.

Кмет взял ветку и накарябал на песке ромб.

— Ромб? — удивился сведущий в геральдике Лютик. — Не темерская лилия, а ромб, герб Ривии. Интересно. До Ривии отсюда добрых двести верст. Я уж не говорю о том, что армия Лирии и Ривии полностью уничтожена во время боев в Доль Ангре и под Альдерсбергом, а страну оккупирует Нильфгаард… Ничего не понимаю!

— Это нормально, — обрезал ведьмак. — Хватит болтать. В путь.

* * *

— Ха! — крикнул поэт, все время раздумывавший над полученной от кметов информацией. — Сообразил! Не гориллы, а герильясы! Партизаны! На тылах врага, понимаете?

— Понимаем, — кивнул Кагыр. — Одним словом, на этих территориях действуют партизаны нордлингов. Какие–то подразделения, сформированные, видимо, из остатков войск Лирии и Ривии, разбитых в середине июля под Альдерсбергом. Я слышал об этой битве, когда был у белок.

— Такое известие я полагаю утешительным, — заявил Лютик, гордый тем, что именно ему, а не кому–то еще удалось расшифровать «гарилью» загадку. — Даже если у мужиков в голове попутались геральдические знаки, то скорее всего мы имеем дело не с армией Темерии. Я не думаю, чтоб до ривских герильясов уже дошла весть о двух шпионах, таинственным образом сбежавших недавно из–под виселицы маршала Виссегерда. Если мы натолкнемся на этих партизан, то, может, удастся отбрехаться.

— Рассчитывать на это можно, — сказал Геральт, успокаивая брыкающуюся Плотву. — Но, честно говоря, я предпочел бы не встречаться.

— Но это же твои соплеменники, ведьмак, — сказал Регис. — Тебя же зовут Геральт из Ривии.

— Небольшая поправка, — сказал ведьмак. — Я сам себя так нарек, чтобы было покрасивее. У моих клиентов имя с такой добавкой вызывает больше доверия.

— Понимаю, — усмехнулся вампир. — Только почему ты вдруг выбрал Ривию? Ты оттуда, что ли?

— Вытягивал прутики, помеченные разными звучными названиями. Такую методу мне посоветовал мой наставник. Не сразу. Но когда я упорно просил именовать себя Геральтом Роджером Эриком дю Хо–Беллегардом, то Весемир решил, что это смешно, претенциозно и звучит идиотски. Сдается, он был прав.

Лютик громко фыркнул, многозначительно взглянув на вампира и нильфгаардца.

— Мое многочленное имя, — проговорил несколько обиженный его взглядом Регис, — имя настоящее. Согласующееся с вампирьей традицией.

— Мое тоже, — поспешил пояснить Кагыр. — Маур — имя моей матери, а Дыффин — прадеда. И не вижу здесь ничего смешного, поэт. А сам–то ты, интересно бы узнать, тебя–то самого как зовут? Ведь «урезанный» Лютик — явный псевдоним.

— Я не могу выдавать вам свое настоящее имя и пользоваться им, — таинственно ответствовал бард, гордо задирая нос. — Оно слишком знаменито.

— Меня, — неожиданно включилась в разговор Мильва, долго и угрюмо молчавшая, — здорово злило, когда меня сокращали в Майю, Маню, Марыльку. Кто такое имя слышит, зараз думает, что можно по заднице шлепнуть.

* * *

Темнело. Журавли улетели, их курлыканье утихло вдали. Успокоился ветер, веющий с гор. Ведьмак убрал сигилль в ножны.

«Можно было ожидать раньше, — подумал он. — Но кто из нас, кроме Региса, разбирался в таких делах? Нет, конечно, все заметили, что Мильву часто по утрам рвет. Но мы порой ели такое, что всех наизнанку выворачивало. Лютик тоже блевал раза два, а у Кагыра как–то разыгрался такой понос, что он перепугался, уж не дизентерия ли это. А то, что девушка то и дело слезает с коня и уходит в кусты, я принял за воспаление мочевого пузыря…

Ну, балбес!

Регис, кажется, догадывался. Но молчал. Молчал до тех пор, когда больше уже молчать было нельзя. Когда мы остановились в покинутом лесорубами шалаше, Мильва отозвала его в лес и они долго, временами очень громко, разговаривали. Вампир вернулся из леса один. Варил и смешивал какие–то травы, потом неожиданно попросил всех нас в шалаш. Начал он издалека, как всегда, своим действующим на нервы менторским тоном».

* * *

— Обращаюсь ко всем, — повторил Регис. — Как ни говори, мы — команда и несем коллективную ответственность. Здесь ничего не меняет тот факт, что, вероятнее всего, среди нас отсутствует тот, кто несет самую большую — индивидуальную — ответственность. Я бы сказал так: непосредственную.

— Выражайся, язви тебя в душу, если она у тебя, конечно, есть, яснее, — занервничал Лютик. — Команда, коллектив, ответственность… Что с Мильвой? Чем она больна?

— Это не болезнь, — тихо сказал Кагыр.

— Во всяком случае, не в прямом значении этого слова, — подтвердил Регис. — Мильва беременна.

Кагыр кивнул, показав тем самым, что догадывался. Лютик осоловел. Геральт прикусил губу.

— Который месяц?

— Она отказалась назвать, притом в весьма малолюбезной форме, какую–либо дату, в том числе и дату последних месячных. Но я в этом разбираюсь. Десятая неделя.

— Значит, забудь о своих патетических намеках на непосредственную и индивидуальную ответственность, — угрюмо сказал Геральт. — Это не мы. Если у тебя и были какие–то сомнения, то я их отвожу. Однако ты совершенно прав, говоря о коллективной ответственности. Нам сразу и неожиданно достались, я бы сказал так, роли отцов и мужей. Послушаем, что скажет лекарь. Внимательно.

— Нормальное, регулярное питание, — начал перечислять Регис. — Никаких стрессов. Здоровый сон. А вскоре — конец конной езде.

Молчали долго.

— Понятно, — сказал наконец Лютик. — У нас проблемы, милсдари мужья и отцы.

— И более крупные, чем вы думаете, — сказал вампир. — Либо менее. Все зависит от точки зрения.

— Не понимаю.

— А должен бы, — буркнул Геральт.

— Она потребовала, — после краткого молчания проговорил Регис, — чтобы я приготовил и дал ей некий сильно и радикально действующий… медикамент. Она считает это ремедиумом против хлопот. Она настроена весьма решительно. Весьма.

— Ты дал?

— Не посоветовавшись с другими… отцами и мужьями? — усмехнулся Регис.

— Лекарство, о котором она просит, — тихо проговорил Кагыр, — не чудесная панацея. У меня три сестры, я знаю, что говорю. Она, кажется, думает, что вечером выпьет отвар, а наутро двинется вместе с нами. Ничего подобного. Ничего. Понадобится не меньше десяти дней, прежде чем можно будет посадить ее на лошадь. Ты, Регис, должен ей об этом сказать до того, как дать лекарство. А дать сможешь только тогда, когда мы найдем для нее кровать. Кровать и чистую постель.