Я послушно поднялся и отступил на несколько шагов назад.

– Не уходи! — донеслась из мрака ее тихая мольба. Я немного подождал и увидел, как из геометрически правильной, четкой тени вынырнула ее белая рука.

– Туда, — сказала она. — Вон туда. Сядь в темноте. Я хочу… Нет, только не подходи. Будь просто голосом — и все.

Я сделал, как она хотела, и сел в тени бархана футах в шести от нее.

И тогда она рассказала мне все. Рассказала так, как все было на самом деле, а не так, как писали об этом газеты.

***

Когда это случилось, ей было, наверное, не больше семнадцати. Однажды она отправилась погулять в Центральный парк, что в Нью-Йорке. Стояла ранняя весна, но день выдался необычайно теплым, почти жарким, и на изрытых, коричневых склонах празднично зеленела легкая пыльца молодой травы — такая же прозрачная, как изморозь, выступившая на камнях после сегодняшних ночных заморозков. Но изморозь давно исчезла, растаяла, и храбрая трава сманила несколько сот пар ног покинуть городской асфальт и бетон, чтобы немного походить по настоящей земле.

Она тоже поддалась этому зову травы и была одной из тех, кто пришел в этот день в парк. Просыпающаяся, влажная, насыщенная молодой жизнью почва удивила ее так же сильно, как чистый, теплый весенний воздух, и ее ноги очень скоро перестали ощущать надетые на них туфли, тело забыло о платье и легком пальто, и она впитывала новые ощущения голой кожей. И, определенно, это был один из тех редких дней, которые способны заставить коренную горожанку поднять голову, чтобы полюбоваться небом. Именно так она и поступила.

Но когда она запрокинула голову, то прямо над собой увидела летающую тарелку.

Она была прекрасна. Она была золотой, но не блестящей, а матовой, какими бывают недоспелые гроздья Конкорда. Тарелка издавала негромкий звук, похожий на гармонический аккорд, составленный из двух тонов и легкого шуршания, похожего на шорох ветра, проносящегося над полем высокой ржи. Она стригла воздух, как ласточка, то взмывая высоко в небо, то падая чуть не до верхушек деревьев; она описывала круги, и опускаясь, замирала на месте, горя на солнце, словно рыба в кристальночистых струях ручья. Тарелка была очень похожа на живое существо, но кроме естественной грации и красоты в ней угадывалась и выверенная гармония рукотворной машины, форма которой тщательно рассчитана, поверхности отполированы, а сопряжения проверены по самым совершенным лекалам.

Поначалу девушка совсем не удивилась. Летающая тарелка разительно отличалась от всего, что ей доводилось видеть, и она решила, что это не может быть ничем иным, как миражем, обманом зрения, оптической иллюзией, заставляющей ее преувеличивать размеры, скорость и расстояние, и что не пройдет и нескольких секунд, как странный предмет окажется просто солнечным бликом, самолетом или задержавшимся на сетчатке отблеском сварочной дуги.

Тогда она опустила голову и неожиданно обнаружила, что и другие люди тоже видят тарелку — или по крайней мере видят что-то, ибо многие вокруг нее остановились, замолчали и, запрокинув головы, пристально всматривались в небо. Ее саму словно окружала сфера молчаливого изумления, за границами которой смутно угадывался обычный шум большого города — астматического гиганта, который только сипит, но никак не может отдышаться.

Потом она снова посмотрела вверх и постепенно начала понимать, как далеко от нее была летающая тарелка, и какой она была огромной. Нет, наоборот: какой она была маленькой, и как близко было до нее… Своими размерами она едва ли превышала самый большой круг, который девушка могла описать двумя руками, и парила на высоте не более полутора футов над ее головой.

***

Только тут она почувствовала страх. Машинально отпрянув, она заслонилась локтем, но летающая тарелка просто висела в воздухе. Тогда девушка наклонилась в сторону, отвернулась, потом отскочила и обернулась назад, чтобы посмотреть, удалось ли ей отделаться от летающей тарелки. Сначала она ничего не увидела, но когда подняла глаза повыше, то обнаружила ее прямо над собой. Тарелка, покачиваясь, матово поблескивая боками и негромко гудя, висела над самой ее головой.

От испуга девушка едва не прикусила язык.

Уголком глаза она видела, как какой-то мужчина перекрестился. "Он сделал это, потому что увидел у меня над головой золотое сияние", — подумала она, и это показалось ей самым замечательным, что когда-либо случалось в ее жизни. До сих пор еще ни один человек не смотрел на нее с таким.., уважением. Никогда, ни единого разочка. И эта приятная мысль с легкостью просочилась к ней в душу даже сквозь барьеры ужаса, изумления и паники, и затаилась там, чтобы служить ей утешением в минуты крайнего одиночества и отчаяния.

Впрочем, в эту минуту основным чувством, владевшим ею почти безраздельно, был панический страх. Неотрывно глядя вверх, она продолжала пятиться, словно отплясывая какой-то нелепый кекуок[10]. При этом она совершенно не смотрела по сторонам и, рано или поздно, должна была непременно налететь на кого-то из собравшихся вокруг зевак, которые глядели на происходящее во все глаза, и ахали, и вытягивали шеи, но этого так и не произошло. Когда же она с некоторым недоумением обернулась, то с ужасом увидела, что представляет собой центр толпы, которая, пуча глаза и дружно отступая каждый раз, когда она делала еще один шаг, указывала именно на нее.

Между тем негромкое гудение, издаваемое тарелкой, сделалось глубже и басовитее. Слегка накренившись на бок, она вдруг опустилась еще на дюйм или два ниже. Кто-то испуганно вскрикнул, и любопытные в панике бросились в рассыпную. Отбежав на некоторое расстояние, казавшееся им безопасным, они, однако, снова остановились, образовав вокруг нее новый, более широкий круг, размеры которого определялись шатким равновесием между страхом и давлением множества новых зевак, спешивших к толпе со всех концов парка и мешавшим оказавшимся в первых рядах толпы сделать этот круг еще шире.

А тарелка все гудела, и наклонялась, наклонялась...

Девушка открыла рот, чтобы закричать, но ноги ее неожиданно подкосились и она упала на колени. И тут тарелка совершила резкий бросок. В какую-то долю секунды она опустилась к самому ее лбу и прижалась к нему. Казалось, тарелка собирается оторвать ее от земли. По-прежнему стоя на коленях, девушка выпрямилась и даже сделала слабую попытку оттолкнуть тарелку от себя, но ее руки вдруг опустились — опустились сами, помимо ее воли — и остановились, немного не доставая до земли.

Секунды полторы тарелка удерживала ее в этом подобии паралича. Потом тело девушки один раз крупно вздрогнуло и обмякло. Она упала навзничь, тяжело