Он заметил, как Кимон облизывает воспаленные губы, и поймал его взгляд. Война продолжалась. Все прочее было не важно. Ксантипп выдержал бы тысячу дней жажды и боли, если бы это помогло вывести спартанскую армию на поле боя.

– Достопочтенный регент! – приветствовал гостя Аристид, и в его голосе снова зазвенели радостные нотки.

Увидев, что Павсания окружает личная стража, он нахмурился и сказал:

– Ты защищен здесь обычаями и законом. Я даю тебе слово. Мы собрали совет и хотели бы услышать, что скажешь ты. В этом месте тебе не нужны ни стража, ни оружие. Ты среди друзей.

Павсаний пристально посмотрел на него и объявил своим людям:

– Со мной пойдет Тисамен. Оставайтесь здесь. Придете, если позову.

Послание было ясным для всех. Услышав призыв вождя, воины раскроили бы череп любому, кто осмелился бы стать у них на пути.

«Привел ли Аристид достаточно гоплитов, чтобы при необходимости остановить спартанцев?» – подумал Ксантипп.

Когда Павсаний прошел в зал совета, он, воспользовавшись моментом, потер усталые глаза и подавил зевок.

Все места были уже заняты. На возвышении, опираясь на трибуну, стоял Фемистокл, готовый обратиться к собравшимся. Это его голос слышался в коридоре, и теперь он становился громче и громче.

– Я приветствую Павсания, регента Спарты! – объявил Фемистокл, и глаза его вспыхнули. – Сына Клеомброта, племянника с честью погибшего царя Леонида. Подойди и обратись к нам.

Человек, сидевший справа от него, вскочил, услышав шаги и увидев входящих вооруженных людей. Александр заметно встревожился, но ничего не сказал, медленно опустился на свое место и нервно сглотнул. Кадык дернулся вверх и вниз.

В набитом афинянами зале Павсаний уверенно прошел вперед. Члены совета располагались перед ним полукружьями, поднимающимися, как в театре, к задней части зала. Голос стоящего в центральной точке гостя разносился по всему помещению с необычайной силой, что свидетельствовало о мастерстве строителей. Державшийся рядом с царем Тисамен скользил взглядом по лицам присутствующих, словно оценивая каждого и беря на заметку как тех, кто отводил глаза, так и тех, кто смотрел с откровенной злобой.

Спартанский регент кивком поблагодарил Фемистокла и на мгновение остановил взгляд на македонце. Фемистокл заметил, что внимание спартанца привлекла брошь со львом, которую Александр носил на плече. Отвернувшись почти с неохотой от союзника Ксеркса, Павсаний предстал перед афинским советом, положил руки на трибуну и медленно вздохнул. О странных политических структурах этого города он слышал еще в Спарте. Собрание показалось ему хаотичным сборищем и полностью соответствовало описаниям. Власть без единого правителя; законы, которые придумали сами жители; суд, в котором простолюдины судили представителей благородных семей. Это было какое-то безумие. Он видел сожженный город. Более того, он видел новые балки над головой и чувствовал запах сосновой смолы в воздухе. Разве это не было доказательством божественного осуждения их высокомерия? Однако они сохраняли какое-то подобие порядка даже во время войны или голода. Совет правил городом, и некоторые, вроде Фемистокла, имели большую власть, даже если их не называли царями.

«Вот в этом-то все и дело, – рассуждал Павсаний. – Люди так созданы, что ими нужно руководить. Цари рождаются, а затем выковываются в горниле до совершенства. Слабые отпадают, и каждое новое поколение только крепнет».

Думая об этом, Павсаний невольно представил пятерых эфоров, людей, посвятивших себя благополучию Спарты. Свою долгую жизнь они считали успешной, если в стране вообще ничего не менялось. Собравшимся здесь не повезло – они пострадали. Он улыбнулся им, но это была улыбка волка, смотрящего на загон с ягнятами в солнечный день.

– Вы знаете, кто я, – начал Павсаний и щелкнул пальцами, показывая, что считает прочие представления излишними. – В Спарте до меня дошли слухи об этом… обсуждении. Мой разведчик сообщил, что Персия предложила мир нашему союзнику Афинам. Я сказал, что это невозможно, но вижу, что это было ошибкой. Армия, которая сожгла этот город, которая отправляла на дно наши корабли и топила наш народ, теперь протягивает вам руку дружбы. Они послали своего представителя к вам, а не ко мне. Я стою здесь как свидетель, как глаз Спарты. Я выступаю как судья и гарант вашей чести.

Он посмотрел в одну сторону, потом в другую, убеждаясь, что люди чувствуют его пристальный взгляд, даже когда переглядываются и ворчат, возмущенные его высокомерием.

Фемистокл шагнул вперед, чтобы ответить, но Павсаний поднял руку и продолжил:

– Я знаю о вашей бедности. Если это вес на одной чаше весов, я могу его убрать. Спарта выплатит пособие вашим женщинам, чтобы они смогли пережить зиму. Если вы отвергнете предложение предателей и врагов, я даю слово, что мы не позволим вам умереть с голоду.

Пока он говорил, в зале совета нарастал шум. Некоторые выражали гнев криком, другие же переговаривались с друзьями таким шепотом, который выплескивался на агору, как свет ламп. Не привыкший к такой бурной реакции, Павсаний нахмурился.

– Сядь! – рявкнул он афинянину, поднявшемуся, чтобы ткнуть в него пальцем.

Какое-то движение привлекло его внимание, и он увидел, что Фемистокл положил руку на трибуну и постукивает по дереву. Спартанец в замешательстве повернулся к нему.

– Регент Павсаний, – сказал Фемистокл, – мы обычно… обсуждаем такие вопросы. Здесь нет ни одного ответного голоса, даже моего. Мы обдумаем то, что ты сказал, а затем проголосуем.

Он взглянул на македонца – лоб у царя блестел от пота. Услышанное произвело на Александра сильное впечатление. Или, может быть, он просто понял, как мало стоит его жизнь в этом месте, независимо от броши со львом.

– Нам уйти? – внезапно спросил Тисамен. – На то время, пока вы будете обсуждать, что делать?

Он казался довольным собой. Фемистокл узнал его по описанию Аристида.

Скользнув взглядом по пятистам раскрасневшимся, сердитым лицам, он усмехнулся:

– Не думаю, что в этом есть необходимость. Ты прорицатель, но не можешь предсказать будущее?

– Пожалуй, да, – рассмеялся Тисамен. – Я знаю тебя, куриос. Твое имя произносят в Спарте с уважением.

– Так и должно быть! – воскликнул Фемистокл. – Это потому, что я спас нас всех.

Пока он вел беседу с Тисаменом, к ним подошел Аристид и тоже положил руку на трибуну. Фемистокл опустил свою и наклонился, чтобы перекрыть шум толпы, становившийся все громче и громче, поскольку люди изо всех сил старались выразить свое мнение.

– Ты будешь выступать? – спросил Фемистокл. – Что ты скажешь перед царями Македонии и Спарты?

Он улыбался, но улыбка была резкой, как оскал.

Аристид вздохнул:

– Я говорю от имени Афин, Фемистокл, а не ради собственной славы.

– А я вот нахожу, что моя собственная слава и слава Афин во многом совпадают, –