– Что-то не так? – Рената реагировала очень чутко. – Извини, Таубе, чем богаты. Твою разработку начали полгода назад, наскребли не слишком много. Ничего, дополнишь. Главное есть, верно?

…Из трех заграничных командировок указаны две. Нет последней, в Белоруссию, ее сочли настолько секретной, что даже не стали заносить в официальный послужной список. Значит, либо документ старый, либо взят не в Абверштелле, а где-нибудь в неведомом берлинском архиве. Но все равно – очень подробно, агент Лейхтвейс засвечен, словно на рентгеновском снимке. Белые кости, черная плоть…

– Конец карьеры, верно? – девушка подумала о том же. – Это для того, чтобы ты, Таубе, не сомневался. Мы о тебе действительно знаем. Есть еще «объективка» по твоей выдающейся личности, но показывать не стану, чтобы не огорчать. Самолюбив, заносчив, с людьми сходится трудно, компаний избегает, связи с противоположным полом редки и непродолжительны. Там и списочек имеется, очень короткий, правда. Меня он не слишком вдохновил. Какая-то машинистка на десять лет старше да еще замужняя…

Лейхтвейс не дрогнул лицом, понадеявшись, что взгляд не выдаст. Не было никакой машинистки! Точнее, имелась инициатива со стороны немолодой потрепанной воблы, им не оцененная. Никакая это не «объективка», просто набор слухов. Кто-то из сотрудников Абверштелле не вовремя распустил язык.

…Не указана фамилия куратора, нет личного номера, даты принятия присяги, в описании второй командировки ошибка, вместо Румынии названа Венгрия. Трансильванию венгры, конечно, считают своей, но в командировочных документах все написано правильно.

– Выводы сделал, Таубе?

Сделал! Его сдали, но не свои, не из Абверштелле. Скорее всего, кто-то в Берлине, причем не из разведки, а из штабных. Такой мог и нужный приказ переслать в полк.

– Вот и хорошо, – констатировала раскосая. – А теперь еще один документ. Читай, Таубе, только очень-очень внимательно. Курить будешь?

Огонь зажигалки вспыхнул совсем близко, обдав легким духом бензина. Девушка раскурила сигарету и вставила ему в губы. Лейхтвейс, сообразив слишком поздно, мотнул головой.

– Н-не надо!

Сигарета исчезла. Рената, с удовольствием затянувшись сама, дохнула дымом в глаза.

– Если хочешь, будем считать это первым поцелуем.

* * *

«…Взаимное признание де-факто оформлено межгосударственным протоколом от 13 февраля 1934 года. Тогда же было заключено соглашение, согласно которому Государство Клеменция и Германский Рейх договорились о научно-техническом сотрудничестве, что также было оформлено отдельным секретным протоколом. В соответствии с ним в марте месяце следующего, 1935 года германской стороне переданы образцы устройства, названного в протоколе „Прибор особого назначения № 5“. Непременным условием передачи устройства был запрет на любое его использование в военных целях, как на территории Рейха, так и за его пределами. В случае нарушения Государство Клеменция оставило за собой право на адекватный ответ, включая начало военно-технического сотрудничества с иными государствами Европы. Руководство Германского Рейха проинформировано о том, что устройство на тех же условиях получили также Франция, Великобритания, Чехословакия и Австрия…»

4

Колокольчик вновь подал свой медный голос, и служащий почты с явным облегчением провозгласил:

– Его светлость Руффо ди Скалетта!

Князь оказался последним счастливцем на этот день. Зато поименовали с титулом. Получая письма, Дикобраз сообразил, что взгляды всех пришедших на площадь устремлены именно на него, и несколько смутился. Впрочем, жителей доброго города Матеры можно понять. Чем еще развлечешься в этих местах? Он не без опаски ожидал овации, но к счастью обошлось. Толпа, еще пару минут потоптавшись на месте, начала расходиться.

О письмах его предупредил посыльный, пожилой и очень печальный, которому смерть как не хотелось спускаться с горы, а потом на нее же возвращаться. Даже выданная князем купюра не слишком приободрила беднягу. Дикобраз его прекрасно понимал. Последние дни он провел в предместье, ничуть не страдая от невозможности увидеть город. Ежедневную регистрацию вполне заменила посылаемая наверх записка. Но почта – серьезный повод. Князь, собравшись с духом, поправил шляпу перед маленьким зеркалом, что висело в гостиничном холле, и направил стопы знакомой уже дорогой.

Два конверта, оба вскрыты, причем грубо и неумело. Один заклеен заново, второй так и оставлен. Князь невольно поморщился. Читать письма сразу расхотелось, и он положил конверты в карман пиджака. Что в них, он догадывался. Одно письмо из дому от домоправительницы, матушки Джины, женщины умной и не склонной к многословию. Если и намекнет на нечто важное, то весьма тонко, лишь с третьей попытки и поймешь.

Письмо бывшей супруги читать вообще не хотелось.

Обратный путь, с горки – и вниз, был не в пример легче подъема, и князь даже не смотрел по сторонам. Шел, время от времени поглядывая в жаркое белесое небо, думал, вспоминал. Матушка Джина из семьи потомственных слуг семьи Руффо, чуть ли не седьмое колено. Но дети ее уже избрали иную стезю, и сам он, Алессандро Скалетта, в своей ветви – последний. Опустеет старый дом. Может, на слом и не пустят, но обитать в нем лишь призракам.

Попросить, что ли, Кувалду, чтобы открыл там музей? Над входом повесить герб рода Руффо, в прихожей – батальное полотно: берсальеры под командованием героического капрала причащаются спиртом на Пасху 1918 года. Будущий Дуче в центре, верхом на снарядном ящике, бородат и грозен. Он, скромный берсальер Дикобраз, где-нибудь в уголке. А в небе – аллегория Славы с тяжелым лавровым венком в зубах. Чумба-лилалей, чумба-лилалей, чумба-лилалей! Ла! Ла! Ла!..

Мысли витали далеко, среди неясных теней прошлого, и князь даже не сразу услышал негромкое:

– Ваша светлость! Ваша светлость!..

Возвращение с небес на землю не обрадовало. Знакомая узкая улица, утонувшая между серых скал, одноэтажные дома под черепицей – и черные норы в толще камня. Одна совсем близко – справа в двух шагах. Грубо вырубленный в давние-давние годы проем, тень вместо полога, а из тени…

– Ваша светлость! Можно вас?

Прежде чем шагнуть ближе, Дикобраз оглянулся. Пусто между скалами, собаки – и те попрятались от жары. В каменных глубинах все же прохладнее.

– Добрый день! Могу чем-то помочь?

– Можете, ваша светлость.

* * *

Человека он так и не увидел. Лишь неясная тень в темной глубине, ни лица, ни силуэта. Только голос, не слишком молодой, хриплый и неуверенный.

– Вы – его светлость князь Руффо из Рима? Ссыльный? В смысле, интернированный?

Оставалось подтвердить очевидное – и в очередной раз сократить навязшую в зубах «светлость» до «синьора».

Из каменной глубины донесся негромкий вздох.

– А я, стало быть, Клаудио Чедерна. Только никак не синьор, потому как член Коммунистической партии Италии. Три года ссылки с продлением в случае чего.