– Тогда заходите, государь задержкой недоволен.

Старший рында дверь открыл.

– Сначала ты, – ткнул он пальцем в Хлыстова.

За сотником Алексей вошел, рында дверь прикрыл. Хлыстов сразу на колени упал.

– Виновен безмерно, государь! – вскричал он.

До царя похмельный, и не только, дух дошел. Федор Алексеевич поморщился. Пьяниц он не любил.

– Сам бумагу с признанием писал? – спросил государь.

– Сам, но под давлением. Он моих детей и супружницу запер, в заложниках держал!

Хлыстов обернулся, рукой на Алексея показал.

– А теперь по сути. В глаза мне смотри и ни слова лжи.

Царь вперился глазами в лицо сотника.

– Шел еще бой, когда ты приказ уйти сотне отдал?

– Виноват! Темно было, подумал – прошли уже ополченцы и жители.

– И шума боя не слышал? Кричали же наверняка, звон оружия был?

– Было! Думал – бунтовщики острог штурмуют.

– Ты же говорил – горела крепостица?

– Видит Бог, горела.

– И воины, и жители из нее уже ушли, зачем басурманам ее штурмовать?

– Виноват!

Хлыстов ничком упал в полном покаянии. Царь встал, приказал старшему рынде:

– Приведи двух-трех стрельцов из его сотни.

Рында вернулся буквально через несколько минут, с ним три стрельца.

– В походе на Кунгур были?

– Были, государь, под его водительством. – Один из стрельцов на Хлыстова указал.

– Как дело было?

– Как крепость гореть начала, мы из ворот конно выехали по уговору с воеводой. Сделали залп из пищалей по бунтовщикам. На нас конные кинулись, много. В темноте и не сосчитать. Сотник приказ отдал – уходить на рысях.

– А ратники из Кунгура и ополченцы Хлыновские где были?

– Бились.

– За службу спасибо, идите.

Стрельцы в поклоне согнулись, попятились и вышли.

– Верил я тебе, Хлыстов. А ты напраслину возвел.

Царь прошелся перед креслом, деревянным, резным. Трон в другом месте стоял, при гербе.

– Что же мне с тобой делать, Хлыстов? – размышлял царь вслух.

Или надеялся, что Терехов подскажет? Алексей молчал. Он еще беглый ссыльный, в суде свидетельствовать права не имеет, да и не простой суд сейчас, государев. Выше его в России нет ничего. Разве только Божий.

– Звания и чина лишаю тебя, Хлыстов, за лжесвидетельство против боевого собрата. А за трусость и предательство в бою пойдешь на каторгу на три года! – вынес царь вердикт.

– Пощади! – вскричал Хлыстов.

Выжить на каторге три года – малореально. Условия содержания тяжелые, пища скудная, а камень на каменоломне рубить – хуже раба на галере.

– Милость являю, семью твою в ссылку не направлю и пансион дам. А сейчас пошел прочь!

Рынды под руки Хлыстова подхватили, вытолкали! Бывший уже сотник кричал, прося милости, но царь не слушал. К Алексею повернулся. Прощения за ошибки или несправедливости монархи никогда не просили у подданных, это ниже достоинства помазанников божьих. Но и вину загладить надо. Поторопился государь, выслушав только одну сторону, решение в гневе принимал, а сильные чувства – гнев, ненависть, они плохие советчики.

Государь молвил:

– Опалу с тебя снимаю, ноне не ссыльный ты. Но и за троном стоять советником быть не дозволяю. Сотником вместо Хлыстова пойдешь. А за время неправедной ссылки жалованье получишь. А это от меня.

Федор Алексеевич с пальца своего перстень снял, протянул Терехову. Взял драгоценную вещицу Алексей, на свой палец надел. Немного туговат перстень, да златокузнецы подправят.

– Иди служи так же верно и честно, как до того делал. Зря я навету поверил, ведь допрежь верил тебе.

– Не подведу, государь.

– Ступай, дел много у меня.

Алексей поклонился и вышел. Старший рында, бывший в комнате, разговор слышал, злорадствовал. С рындами Алексей дружен не был, они считали – возвысился не по заслугам. А ныне упал. Из советника, за троном стоящего, в сотники вернулся. Да в России сотников этих сотни, невелика должность. Как Алексей полагал, известия тут же по дворцу разлетятся, по челяди. Получилось даже быстрее. Алексей вышел на площадь, а стрельцы уже тянутся перед начальством, глазами едят.

– Дозволь поздравить, Алексей! – сказал один.

– Знаешь уже?

– Головатов в воинскую избу побежал, тебе готовится дела передать от Хлыстова.

– Эка у вас слухи быстро расходятся.

– Так где стоим?

Это верно. Ближе только рынды. Алексей в полк направился. У полковника уже казначей полковой сидит.

– Это сколько же тебя не было?

– Смотря откуда считать. От выступления в поход или ссылки. Жалованья я не получал перед походом и во время него.

– Прикинем.

Казначей считал долго, в итоге мешочек серебра вручил:

– Распишись.

Когда казначей ушел, полковник лицо доброе, даже восторженное сделал.

– Никогда не верил, что ты предашь. Выходит, не ошибся.

– А пару часов назад волком на меня смотрел.

– И на старуху бывает проруха. Кто старое помянет, тому глаз вон.

Отношение к Алексею стрельцов после его возвращения было разным. Одни искренне радовались, другие старались обойти стороной. Стрельцы пользовались слухами, никто им внятно не сказал, виноват ли Алексей либо царь простил за предательство, явил милость к провинившемуся. Задевала, конечно, такая неприкрытая неприязнь стрельцов. А еще обратил внимание, что стрельцов его сотни ко дворцам не ставят в караулы, только на стены и башни Кремля. Получается – подальше от государя. Во дворец царь к себе не призывал, как раньше, тем самым некоторое недоверие являл. Спал Алексей в воинской избе, где для сотников комнаты отдельные были. Воинская изба, по-современному казарма, почти всегда пустой была. Стрельцы либо в карауле – у дворцов, на башнях, – либо дома. Почти все люди семейные, ночью предпочитают дома спать.

Постепенно осень в свои права вступила, зарядили дожди. Проверять караулы приходилось в любую погоду, иной раз промокал до нитки. И наступившей зиме обрадовался, хоть с неба не льет, сапоги чистые. А зимняя одежда есть, не замерзнет. Катился к концу 1679 год, если по-новому, современному стилю, а по-старому – уже 1680 год наступил, первого сентября. Милославский еще в фаворе у государя был, хотя Федор Алексеевич претензий к бывшему опекуну много имел. Да не было крупной ошибки, чтобы от трона отдалить.