Я на одном дыхании проскочил до городской стены, выбирая место между башнями – там было меньше всего дружинников. Сразу прошёл через стену и скатился в ров с водой – не удержался. Сверху раздались голоса: «Кажись, во рву кто-то есть, смотри – по воде круги идут».

Не мог же я сидеть под водой – не Ихтиандр всё же. Выбрался на землю по другую сторону рва, быстро-быстро отполз на карачках от рва – берег был скользким – встал и рванул к своим.

Буквально в сантиметре от головы прошипела стрела. Чёрт, увлёкся. Надо хитрить, от стены недалеко, подрастерялись от неожиданности защитники, пока стрелок один и не очень меткий. Но сейчас могут подоспеть другие, и будет плохо. Я успел промчаться метров сорок пять-пятьдесят, как спиной буквально почувствовал – сейчас пролетит стрела. Плашмя упал на землю. Перед носом с тупым стуком в землю воткнулась стрела, задрожав опереньем. Снова вскочил и побежал, но теперь стал петлять.

Несколько раз рядом пролетали стрелы, но ни одна не задела. Когда я отбежал метров на двести, стрелять перестали – для лука уже далековато, а вот из пушки угостить могут, коли пороха не жалко. Знали бы стражники, какой секрет я узнал – не пожалели бы пороха и на несколько пушек. Я обернулся, погрозил крепости кулаком.

Навстречу мне, у дубравы, вышли несколько ополченцев:

– Ты чо, литвин, сдурел?

– Не литвин я, свой, русский, из крепости сбёг.

– Видели, как по тебе из луков стреляли, да охотников у них, видно, нет, всё – мимо!

– Ведите к Адашеву.

– А к царю не надо?

Я зубами заскрипел от злости – стоило рисковать жизнью, добыть важные сведения, чтобы на своей стороне, у русских, дружинники изгалялись.

– Ведите, куда сказано, государево дело.

Дружинники посерьёзнели.

– Коли такое дело, пошли.

Выглядел я, конечно, не очень. Грязный, мокрый, меня трясло от пережитого.

У палатки Адашева стражники остановились. Старший прошёл внутрь, доложил, меня впустили. У стола стоял Адашев, рядом несколько родовитых бояр – в цветных кафтанах, вместо пуговиц – самоцветы. На войну собрались, попугаи.

Увидев меня, Адашев попросил бояр удалиться. Напыщенные царедворцы с презрением меня оглядели и вышли.

– Что случилось, узнал серьёзное?

– Да. Дальняя башня в трещинах – грунт весной осел, под пушками не устоит. За башней местный воевода завал из брёвен и телег распорядился ставить. Пушки у них в арсенале есть, да пушкарей нет.

– Это всё?

– Нет. Самое главное – мне удалось подслушать разговор городского посадника и воеводы. Гонца думают послать в Речь Посполитую, к Сигизмунду.

Адашев кивнул, слушал со вниманием.

– И напоследок, самое главное и самое страшное. Изменник у нас в войске. Именем – князь Андрей Курбский. Думаю, зреет предательство. Как бы в спину полкам русским ворог не ударил.

Лицо Адашева покраснело, он насупился.

– Всё, что ты мне здесь рассказал – занятно, о башне мои люди уже допрежь донесли. А вот что ты бездоказательно чернишь имя княжеское – за это и головой поплатиться можно. Ни в чём предосудительном князь не замечен, воюет исправно, храбрость великую проявляя. А ты – червяк, чернь безродная, хулу на князя возводишь? Вон с глаз моих, и больше видеть твоё лицо богомерзкое не хочу.

– Воля твоя, Алексей. Ты меня больше не увидишь. Но не для того я жизнью рисковал, чтобы князя очернить. Когда свершится предательство, и войско русское разбито будет, вспомни мои слова.

– Вон! – заорал Адашев.

Я не стал искушать судьбу, попятился задом и вышел из палатки. Надо уносить ноги. Передумает Алексей, прикажет в железа заковать да на дыбу вздёрнуть – в миг исполнят.

Я быстро дошёл до нашего бивака, застав всех бойцов в сборе. Они подбежали ко мне с радостными лицами, но я их огорчил.

– Делал вылазку в Полоцк, мой доклад не понравился… – тут я запнулся, чуть не проговорившись про Адашева… – моему покровителю. Видеть меня не хочет, сказал убираться с глаз долой.

Бойцы приуныли. Такого исхода вылазки никто не ожидал.

– Что делать будешь, атаман?

– Денег нам не дали, буду возвращаться в Москву, домой, снова купцов охранять. Вы со мной?

Бойцы замялись, отошли в сторонку, начали шептаться, подошли ко мне.

– Не обижайся, атаман. Мы все решили остаться: здесь рать русская, будет добрая сеча. Полагаем, всем трофеи богатые достанутся, Полоцк город большой и богатый.

Я усмехнулся.

– Всего говорить не могу, только предчувствие у меня нехорошее, не победа воинство русское ждёт, а поражение.

– Все под Богом ходим, на всё Его воля, никому, даже тебе не дано знать, как судьба повернётся.

– Тогда желаю оставаться, всем удачи.

Я собрал пожитки, оседлал коня, перекинул перемётную суму, вскочил в седло. Бойцы мои, на кого я так надеялся, стояли молча, лишь Сергей помахал на прощание рукой. Была бы честь предложена.

Я ехал в одиночестве, на душе было горько. В стане русских предатель, битва будет проиграна – это я помнил ещё по истории, боевые побратимы не поехали со мной, позарившись на трофеи. Известно ведь – покорённый город отдаётся воинам на три дня. Горе жителям – всё мало-мальски ценное отбирается, грузится в их же телеги, запрягаются их же лошади. Кто сопротивляется – убивают нещадно. Почти все поголовно женщины будут изнасилованы – не трогали только старух и маленьких девочек. Участвовать во всём этом? Нет уж, увольте!

Так и ехал я неспешно. Обидно было, что не поверили, вышвырнули, как поношенные тапки. Да Господь с ней, с обидой – жалко многих тысяч русских воинов, которые падут из-за предательства. Я помнил из истории, что Курбского тогда не обвинят в предательстве, а лишь заподозрят в связях с князем Владимиром Старицким, запятнавшим себя в посягательствах на царский трон. Курбский открыто изменит России и перебежит в княжество Литовское через год, и имя его проклянут потомки. Но всё это будет потом.

В раздумьях о человеческой неблагодарности и размышлениях о собственной судьбе я добрался до Москвы. Калитку открыла Варвара, обрадовалась, приняла коня, и, пока я стаскивал перемётную суму, успела сбегать в дом. Дарья вылетела стремглав из кухни и бросилась мне на шею. Вот уж где мне рады, так в доме. Здесь мой тыл, моя крепость. Ну их всех – Адашева, Курбского, царя Ивана. Правильно говорит пословица – не в свои сани не садись, на чужой погост приедешь. Дёрнула же меня нелёгкая с Адашевым связаться, видно – не в добрый час. Всё, с этим покончено.

Пару дней я отсыпался, отъедался домашней снедью. Седалище отдыхало от седла. По дому, как всегда, оказалось полно дел.

Через пару недель по Москве поползли нехорошие слухи о сече под Полоцком, о больших потерях русского воинства. Ещё через неделю ко мне пришёл Сергей. Сел в трапезной, повесил понуро голову.