Мы заметили на траве следы того, как они лежали вокруг огня, опустив ноги в ямы, чтобы держать их в тепле, что было для них главное. Подобный огонь не мог выдать их ни светом, ни пламенем, ни искрами, ни даже дымом. По-видимому, число индейцев было невелико. Очевидно, они поняли, что нас слишком много, чтобы им можно было решиться на нападение с какой-либо надеждой на успех.

С нами был капеллан, ревностный пресвитерианский священник, мистер Битти. Он пожаловался мне, что наши люди не все и не всегда посещают его молитвы и проповеди. Когда отряд вербовался, то было обещано, что кроме платы и продовольствия завербованные будут ежедневно получать по четверти пинты рома, которая им регулярно выдавалась два раза: полпорции утром и полпорции вечером. Я заметил, что они очень точно за ней являлись. Поэтому я сказал мистеру Битти: «Может быть, недостойно вашей профессии поступать подобно стюарду, раздающему ром, но если бы вы сами раздавали его, причем только после молитв, они бы все были вокруг вас». Он одобрил эту мысль, взялся за ее выполнение и с помощью нескольких помощников, которые отмеривали ром, успешно ее осуществил. Никогда еще молитвы не посещались так пунктуально всеми нашими людьми; поэтому я считаю этот метод лучше наказания, которое предписывается некоторыми военными законами за непосещение богослужения.

Едва я закончил свое дело и снабдил форт достаточными запасами провизии, как получил письмо от губернатора. Из этого письма я узнал, что губернатор созвал собрание и желает, чтобы я на нем присутствовал, если положение дел на границе не делает мое пребывание там необходимым. Мои друзья по собранию в своих письмах также настаивали, чтобы я, если смогу, присутствовал на заседании. Так как намеченные мной три форта были теперь закончены и жители согласились остаться на своих фермах под их защитой, я решил вернуться. Я это сделал тем охотнее, что прибывший из Новой Англии офицер, полковник Клепхем, опытный в войне с индейцами, посетил наш форт и согласился принять на себя командование. Я передал ему свои полномочия и, собрав гарнизон, зачитал их в торжественной обстановке, я представил полковника как офицера, который при своей опытности в военных делах более годится в командиры, чем я, и, прочитав им легкое наставление, отбыл. Меня эскортировали до Бетлехема, где я остановился на несколько дней, чтобы отдохнуть от всех понесенных трудов. В первую ночь, лежа в хорошей постели, я едва мог спать: слишком уж она отличалась от моего жесткого ложа только с одним или двумя одеялами на полу хижины в Гнейденхаттене.

Во время своей остановки в Бетлехеме я немного ознакомился с обычаями гернгутеров; некоторые из них сопровождали меня, и все были очень добры ко мне. Я увидел, что они трудились ради пополнения общих запасов, ели за общими столами и спали в общих спальнях, вмещающих много людей. В спальнях под потолком я заметил отверстия, расположенные через определенные интервалы, предназначенные, как я думаю, для притока воздуха. Я посетил их церковь, где наслаждался хорошей музыкой: звуки органа сопровождались скрипками, гобоями, флейтами, кларнетами и др. Я узнал, что проповеди обычно читались не смешанной аудитории, состоящей из мужчин, женщин и детей, как это принято у нас, но что в одно время собирались женатые мужчины, в другое время их жены, затем юноши, девушки, дети – все в свое время. Проповедь, услышанная мною, предназначалась для детей, которые пришли и разместились на скамьях; мальчики находились под руководством молодого человека, их наставника, а девочки – под наблюдением молодой женщины. Беседа казалась хорошо приспособленной к их уровню развития и велась в приятной, дружеской форме. Детей убеждали, как обычно, быть хорошими. Они вели себя очень послушно, но выглядели бледными и болезненными; это заставило меня предположить, что их слишком много держат в закрытом помещении или лишают физических упражнений. Я расспросил о браках гернгутеров: правда ли, что они заключаются по жребию? Мне ответили, что жеребьевка применяется только в исключительных случаях. Обычно, когда юноша решает жениться, он сообщает об этом старшим его класса, которые консультируются со старшими дамами, управляющими девушками. Так как эти старшие того и другого пола хорошо знают склонности и характеры своих учеников и учениц, они лучше могут решить, какие пары наиболее подходящие, и их решению обычно повинуются. Но если окажется, например, что две или три девушки в равной степени подходят для данного молодого человека, тогда вопрос решается жребием. Я возразил, что некоторые из таких браков, заключенных не по взаимному выбору, могут оказаться очень несчастливыми. «То же может случиться, – ответил мой собеседник, – если вы позволите выбирать им самим». Этого я действительно не мог отрицать.

Вернувшись в Филадельфию, я увидел, что организация добровольной милиции проходит с полным успехом. Почти все жители, за исключением квакеров, в нее вступали, образовывая роты и выбирая своих капитанов, лейтенантов и эмблемы согласно новому закону. Доктор Бонд нанес мне визит и рассказал о своих усилиях, предпринятых для широкой пропаганды этого закона. Этим усилиям он придавал большое значение. Я со своей стороны имел тщеславие приписывать все моему «Диалогу», однако, допуская, что доктор, может быть, прав, я позволил ему тешиться своим мнением; это я считаю лучшим способом поведения в подобных случаях.

Собрание офицеров избрало меня командиром полка, на что я дал свое согласие. Не помню, сколько у нас было рот; но на парад мы вывели около 1200 хорошо выглядевших людей, а также артиллерийскую роту, имевшую шесть бронзовых полевых орудий. С этими орудиями наши артиллеристы научились так хорошо обращаться, что производили двенадцать выстрелов в минуту. Когда я впервые устраивал смотр своего полка, эта батарея проводила меня до дому и салютовала мне несколькими залпами у двери, в результате чего часть стеклянных приборов из моей электрической аппаратуры упала на пол и разбилась. Моя новая почетная должность оказалась не прочнее этих приборов; вскоре все наши полномочия были ликвидированы, ибо закон о добровольной милиции был отменен в Англии. В течение того короткого времени, что я был полковником, я собрался совершить поездку в Виргинию. Офицеры моего полка решили, что они должны сопровождать меня при выезде из города вплоть до Лауер Ферри. Только я собрался сесть на лошадь, как они явились к моему дому числом от тридцати до сорока человек, верхом и в полной форме. Я ничего не знал заранее об их затее, а то бы я предотвратил ее, так как от природы не люблю парадности ни в каких случаях. И я был очень огорчен появлением офицеров, так как не мог воспрепятствовать им сопровождать меня. Хуже всего было то, что, как только мы тронулись, они вынули свои сабли и всю дорогу ехали, держа их наголо. Кто-то описал все это собственнику, и это происшествие очень обидело его. Такая честь никогда не оказывалась ни ему во время его пребывания в провинции, ни кому-либо из его губернаторов, и он сказал, что подобное чествование допустимо лишь по отношению к принцам королевской крови; может быть, это и так, насколько я могу судить, так как я был и остаюсь несведущим в этикете в подобных случаях. Этот глупый случай, однако, очень усилил его враждебность ко мне, которая и без того была немалой из-за моего поведения в собрании по вопросу об освобождении его владений от налога; я всегда горячо противился этому, сурово порицая его за низость и несправедливость, проявленные им в требовании этой льготы. Собственник обвинил меня перед министерством. По его словам, я препятствовал службе королю, ибо благодаря своему влиянию в Палате помешал тому, чтобы законы о сборе денег были приняты в должной форме. Он упомянул о параде моих офицеров в доказательство моего намерения захватить у него силой управление провинцией. Он также предложил сэру Эверарду фокенеру, генерал-почтмейстеру, лишить меня моей службы. Но это не оказало другого действия, кроме того, что сэр Эверард сделал мне вежливое внушение.