Они ушли. Таск, казалось, поглупел от счастья. Нолу точно золотистый нимб окружил. Дайен был так возбужден, что ему самому было впору жениться. Двойные двери закрылись за ними, заглушив их голоса, Мейгри осталась одна.

Комнаты Сагана погрузились в молчание, здесь, казалось, никого не осталось, кроме него самого. Мейгри подошла к пульту связи, села за компьютер и приготовилась засыпать капитана Уильямса распоряжениями по поводу свадьбы. Она была уверена, что это удивит, даже смутит и, без сомнения, разозлит его. Она помедлила, глядя на свое отражение в стальной панели. Провела рукой по лицу, едва касаясь шрама на щеке.

«А как же я? – думала она. – Я убежала из дома? Или же я вернулась домой, а он – пустой и брошеный всеми?..»

...уста их легче масла, а в сердце их вражда, слова их нежнее елея, но они суть обнаженные мечи.

Псалтырь. Молитва в страхе и трепете, 55,22

Саган и брат Фидель, согнувшись под сильным ветром, разгулявшимся на этой планете, пробирались к цели. Песок забивался в поры. Внезапно поднялись вихри пыли, почти ослепив их. Они натянули низко на лицо капюшоны, спрятали поглубже руки в длинные рукава.

Иногда им приходилось останавливаться: ветер налетал с такой силой, что казалось, вот-вот собьет с ног. Добравшись наконец до темных стен аббатства с многочисленными башенками, они продрогли до мозга костей и задохнулись от усталости.

Аббатство Святого Франциска было старым: этот монастырь Орден построил одним из первых, приор специально выбрал такое жуткое, гиблое место. Сюда, в эти суровые, голые края привозили восемнадцатилетних юношеи, решивших принять сан, здесь они учились, медитировали, проходили суровые испытания. Здесь их наставляли тому, как преодолеть плотские искушения, включая и те, что большинство людей полагали не за удовольствие, а за жизненную потребность: тепло, удобную постель, хорошую еду, дружеское общение.

Молодой послушник спал в рясе на деревянной койке в холодной келье, укрываясь тонким шерстяным одеялом, которое сам и должен был соткать. Его еда в дни, когда он не постился, состояла из хлеба, выпеченного в аббатстве, фруктов, овощей, выращенных здесь же, и воды. По утрам он учился, днем занимался физическим трудом, вечером – снова учился. Трижды на дню его призывали вместе с братией в церковь – молиться, в четвертый раз – перед тем как он отходил ко сну, но и среди ночи его будили, чтобы он читал молитвы в своей келье.

Праздные беседы в течение дня тут были запрещены, за исключением нескольких минут отдыха после вечерней трапезы. В другое время разрешено было говорить, только чтобы сообщить важную информацию или же ответить на вопрос кого-нибудь из старших монахов. В основном послушники общались друг с другом жестами.

Как только юноша попадал в эти стены, он навсегда порывал с семьей и друзьями, словно он – или они – умерли. Единственные лица, с кем им дозволено было общаться за стенами монастыря, были аббат и приор, эти встречи проходили в других аббатствах или в резиденции Ордена, которая находилась до Революции в королевской резиденции Минас Таресе. Влияние Ордена на происходящее в галактике было в прошлом огромно.

Закончив курс подготовки, юноша или становился новообращенным, его принимали в Орден, и он приносил обеты, или же ему отказывали в этом и отсылали домой. Получив однажды отказ, юноша или девушка никогда больше не могли испытать судьбу. Став же членом Ордена, будучи посвященным в его тайны, новообращенный никогда уже не мог покинуть его.

Надо отдать должное, лишь считанные единицы хотели покинуть Орден. Тех, кого гложет сомнение, увещевали. Те, кто предавался унынию, кому не помогали советы, утешения и молитвы, незаметно исчезали. Поговаривали, что их отвозили в какое-то изумительное место, где они доживали свою жизнь в покое и благодати.

Новообращенный давал обет бедности, целомудрия и послушания. Ему запрещено было приносить вред всему живому, тем паче лишать кого бы то ни было жизни, даже в целях самозащиты (исключение составляли воины-священники, им позволялось убивать, чтобы защитить Орден и невинных людей). Спустя еще два года новообращенный проходил обряд рукоположения, после чего он мог идти в мир и служить Господу и людям, если ему выпадет такой жребий, или остаться в монастыре, стать монахом, отказаться от суетного, бренного мира.

Саган и брат Фидель стояли под монастырскими стенами, защищавшими от ветра, разбушевавшегося среди остроконечных вершин гор, его шум был единственным звуком в этой пустыне. Над ними возвышались толстые, массивные стены. Не в пример обычным постройкам, которые возводят в суровых краях этой планеты, у монастыря была кровля из стали и пластика.

Стены и башни аббатства были сделаны из камня, они были солидными, воздухонепроницаемыми. Каждый камень подвергался ручной обработке, подгонялся к соседнему вплотную, так чтобы между ними не оставалось зазоров. Поверхность покрывали обшивкой, защищавшей стены от ветра и непогоды. Внутри аббатства была установлена специальная система, аналогичная той, что стояла на космическом корабле, поддерживающая в воздухе содержание кислорода. Эта система была единственным техническим аппаратом, который разрешалось держать в аббатстве. Освещали кельи свечами, печи для готовки и обогрева лазарета топили дровами и углем.

– Я никогда не ушел бы отсюда, – сказал тихо Саган. Он положил руку на холодную, неприступную стену.

Над небольшой чугунной дверью висел мощный, отлитый из чугуна колокол. Из его чрева свисала веревка. Брат Фидель дернул за веревку три раза. Подождал, словно посчитал до десяти, потом снова позвонил. Спрятал руки в рукава и стал ждать.

– Я – дитя греха, за что на моего отца наложили епитимью, – продолжал Саган, неотрывно глядя на темные, без окон стены, – теперь возвращаюсь в церковь, точно блудный сын.

– На все воля Божья, – сказал брат Фидель.

Изнутри послышались звуки открывающейся и закрывающейся двери. Глазок, сделанный из пуленепробиваемого стекла, врезанный в чугунную дверь, открылся. Саган и священник встали так, чтобы невидимый им наблюдатель мог рассмотреть их. Глазок закрылся. Они снова услышали, как открывается и закрывается дверь. Потом послышалось легкое шипение, точно изнутри стали выпускать воздух, давление внутри понизилось, стало таким же, как и снаружи.

– Не знаю, была ли на то воля Всевышнего, – спросил Саган, глядя на дверь, – или я неправильно понял? Я сопротивлялся, не хотел выполнять приказ, когда они решили отослать меня из монастыря, в котором я вырос. Но король решил, что отпрыск Королевской крови не должен расти в невежестве и изоляции от внешнего мира. Он приказал отправить меня в Академию, и, хотя она была таким же независимым и сильным институтом, как Орден, ректор не посмел ослушаться и не выполнить королевский указ. Когда мне стукнуло восемнадцать, мне разрешили выбрать: вернуться в Орден или остаться в миру. Я был полон амбиций, рвался к власти, славе, богатству. И выбрал светскую жизнь.

Они услышали какой-то зловещий звук, потом скрежет. Кто-то медленно открывал чугунную дверь.