И главное – не зная, что кто-то наблюдал за ними.

На третий день в городе пошел зимний дождь, который опустил на Вудбери темно-серую завесу уныния. Было уже начало декабря, и День благодарения прошел, но не хрустнула ни одна косточка желаний[30], и теперь суставы людей ныли от сырости и холода. Песчаные парковки вдоль Мейн-стрит стали мокрыми и грязными, канализация переполнилась вонючими сточными водами. Из одной из решеток торчала распухшая человеческая рука.

В тот день Джош решил обменять свой лучший поварской нож японской марки «Шун» на постельное белье, полотенца и мыло и убедил Лилли перенести вещи в квартиру над химчисткой, где они могли бы обмыться и найти пристанище, чтобы на время покинуть тесный трейлер. Лилли большую часть дня не выходила на улицу и пылко писала дневниковые заметки на рулоне туалетной бумаги, планируя побег. Джош не спускал с нее глаз. Что-то казалось неправильным – более неправильным, чем он мог выразить словами.

Скотта и Меган нигде не было видно. Лилли подозревала, что Меган, которой начал надоедать Скотт, уже торговала собой за травку.

Боб Стуки днем обнаружил парочку родственных душ в подвалах грунтового трека, где лабиринт бетонных складов и мастерских был превращен в импровизированный походный госпиталь. Пока холодный дождь барабанил по металлическим балкам и опорам находившейся над ними арены, заставляя кости строения без устали гулко, с шипением вибрировать, мужчина средних лет и молодая женщина устроили Бобу настоящую экскурсию.

– Должен сказать, Элис здесь быстро научилась основам работы медсестры, – заметил мужчина в узких очках в белой оправе и испачканном лабораторном халате, проводя Боба и девушку через открытую дверь в заваленную вещами смотровую.

Мужчину звали Стивенсом. Он был опрятным, интеллигентным и ироничным, и Бобу казалось, что он вовсе не вписывался в этот дикий город. Новоиспеченная медсестра, тоже в поношенном лабораторном халате, выглядела моложе своих лет. Ее грязно-белые волосы были заплетены в косички и откинуты назад с девчоночьего лица.

– Я еще учусь, – сказала девушка, вслед за мужчинами входя в тускло освещенную комнату, пол которой подрагивал от вибрации центрального генератора. – Я, наверное, застряла где-то на середине второго курса школы медсестер.

– Вы оба знаете больше меня, – признал Боб. – Я просто полевой медик.

– О, видит бог, в прошлом месяце она получила свое боевое крещение, – сказал врач, остановившись около помятого рентгеновского аппарата. – Здесь некоторое время было неспокойно.

Боб оглядел комнату, заметил следы крови и хаотической сортировки раненых и спросил, что случилось.

Врач и медсестра обменялись неловкими взглядами.

– Настоящий переворот в действии.

– То есть?

Врач вздохнул:

– В местах вроде этого видишь, как происходит естественный отбор. Выживают лишь истинные социопаты. Это неприятно. – Он снова вздохнул и улыбнулся Бобу: – Но все равно неплохо иметь в своем распоряжении медика.

Боб потер подбородок:

– Неуверен, насколько смогу быть полезен… Но, признаюсь, будет неплохо наконец-то овладеть навыками настоящего врача. – Он подошел к одному из старых, побитых аппаратов. – Вижу, у вас тут старый добрый «Сименс». Я с таким знаком по Афганистану.

– Да. У нас тут, конечно, не больница «Бельвью»[31], но все основное есть – собрали по окрестным клиникам… Есть инфузионные помпы, капельницы для внутривенных вливаний, несколько мониторов, ЭКГ, ЭЭГ… Но медикаментов маловато.

Боб рассказал им о лекарствах, которые забрал из «Уолмарта».

– Можете пользоваться любыми из них, – добавил он. – У меня есть пара лишних медицинских укладок со всем стандартным. Есть еще кое-что, смотрите сами. Вам это нужно, берите.

– Отлично, Боб. Откуда ты?

– Родился в Виксберге, когда началось Обращение, жил в Смирне. А вы, ребята?

– Я из Атланты, – ответил Стивенс. – У меня была небольшая практика в Брукхейвене, пока все не покатилось к чертям.

– Я тоже из Атланты, – вставила девушка. – Училась в Университете Джорджии.

На лице Стивенса расцвела приветливая улыбка.

– Ты пил, Боб?

– А?

Врач указал на серебристую фляжку, которая торчала из кармана брюк Боба:

– Ты сегодня пил?

Боб пришибленно уронил голову на грудь, пристыженный.

– Так точно, сэр.

– Ты каждый день пьешь, Боб?

– Да, сэр.

– Крепкие напитки?

– Да, сэр.

– Боб, я не собираюсь ставить тебя в неловкое положение. – Врач потрепал Боба по плечу. – Это не мое дело. Я тебя не осуждаю. Но можно спросить: сколько ты каждый день закладываешь за воротник?

Грудь Боба напряглась от унижения. Элис из уважения на пару мгновений отвела глаза. Боб проглотил свой стыд.

– Понятия не имею. Иногда пару пинт, а иногда и целую бутылку, если сумею достать. – Он посмотрел на худощавого мужчину в очках: – Я пойму, если вы не хотите, чтобы я был рядом…

– Боб, расслабься. Ты не понимаешь. По-моему, это прекрасно.

– То есть?

– Продолжай пить. Пей как можно больше.

– Не понял?

– Не возражаешь, если я тоже глотну?

Не сводя глаз с врача, Боб медленно вытащил из кармана фляжку.

– Спасибо.

Стивенс взял фляжку, кивнул в знак благодарности и сделал глоток. Вытерев губы, он предложил фляжку Элис.

Девушка жестом отказалась.

– Нет, спасибо. Мне сегодня еще рановато.

Стивенс глотнул опять и протянул фляжку Бобу:

– Если останешься здесь хоть на сколько-нибудь, придется пить, не просыхая.

Ничего не сказав, Боб засунул фляжку обратно в карман.

Стивенс снова улыбнулся, и в улыбке этой было что-то душераздирающее.

– Таков мой рецепт, Боб. Не трезвей.

По другую сторону гоночного трека из неприметной железной двери под северной трибуной появился мускулистый, жилистый человек, который сразу поднял глаза к небу. Дождь ненадолго прекратился, но над городом по-прежнему висели низкие, словно покрытые сажей облака. Жилистый человек нес небольшой тюк, обернутый видавшим виды шерстяным одеялом цвета пожухлой травы и обвязанный кожаным шнурком.