– Простыни находятся в сундуке. Я могу позвать горничную, чтобы она приготовила постель.

Майкл поблагодарил его и снова сказал «нет», пояснив, что в армии он обходился и меньшими удобствами. Горничная приведет постель в порядок завтра.

Он постелил половину одеяла под себя, второй половиной укрылся и уже почти уснул, когда ему пришла в голову мысль, которая бросала вызов хрупкому основанию доверия. Это стряхнуло сон не менее эффективно, чем ушат холодной воды.

Хотя Майклу доверили жизнь Оливии, герцог так и не сказал, кто стоял за ее похищением. Майкл выглянул из окна, которое оставил незакрытым, и увидел медленно плывущую по небу луну. Грозовые тучи перемещались на запад, оставляя легкие облачка, сквозь которые пробивался свет наиболее ярких звезд. Майкл пересчитал их и пометил каждую вопросом, на который не было ответа.

Ответы на эти вопросы имели важное значение, и все они кружились вокруг девушки, которую он обнаружил в лесу. Майкл хотел знать, кто похитил Оливию и зачем. Угрожает ли ей опасность до сих пор.

Он отбросил одеяло и сказал себе, что не заслужил сна. Майкл не хотел вверять безопасность Оливии такому равнодушному типу, как Хаккет. Тем более в такое время, когда столько неясностей касательно ее похищения.

Надев башмаки и шляпу, Майкл тем самым и ограничил свое внимание к собственной внешности. Спотыкаясь, он спустился по лестнице, а первый порыв холодного ветра заставил его проснуться окончательно.

Через несколько минут он уже в сердцах чертыхался и клял себя. Только полный идиот высунется наружу в такую ночь. Идиот или тот, на которого в такую погоду возложена особая миссия.

– Спасибо, Кендалл, это самое приятное ощущение в мире. – Оливия забралась под покрывала.

– Хотите еще одну грелку, миледи? – Горничная тщательно разгладила смятые простыни. – Вам следует поберечься от простуды.

– Нет, этого достаточно. – Оливия устроилась поудобнее. В окружении знакомо пахнущего и отутюженного белья, ощущая мягкость пуховой подушки, тепло простыней, она чувствовала себя в этот момент в уютной спасительной гавани. Она видела за дверью тень Большого Сэма. Именно сегодня ей было нужно, чтобы он стоял на страже. Дом всегда был уютным. Сейчас он к тому же позволял ей чувствовать себя в безопасности.

Она взбила подушку так, чтобы можно было сесть в кровати. Раньше чем Кендалл успела спросить «Каковы ваши планы на завтра, миледи?», Оливия все рассказала сама.

– Прежде всего, утром я собираюсь написать письмо Джессу. – Она не должна рассказывать в подробностях о том, что произошло. Всегда существует вероятность того, что письмо может попасть в чужие руки. – А после этого я пойду на кухню.

– Я рада, что вы напишете письмо вашему брату, а когда вы придете на кухню, все снова будет так, как будто бы ничего и не случилось.

Оливия не могла отчетливо видеть лицо горничной: свеча догорала, и Кендалл смотрела на угасающее пламя.

– А что, собственно, случилось, Кендалл? Я приболела после обеда у викария. И еще испортила одежду.

– Если вы хотите, чтобы мы в это поверили, леди Оливия, нужно было подстричь ваши волосы иначе, а не делать лохматую копну из ваших волос. О чем думала сестра викария, когда так стригла? Она должна знать, что стрижка волос с целью предотвращения лихорадки – это глупость.

Кендалл улыбнулась, заметив удивление на лице Оливии.

– Если вы наденете одно из своих платьев с высоким воротником, никто не заметит синяки у вас на горле. Никто не сочтет это странным – на кухне в апреле прохладно.

– Хорошо. Да, это правильно. Ты просто гений, Кендалл.

– Чепуха. Существуют способы объяснить буквально все, миледи. Я научилась этому у настоящего мастера, именно такой была ваша мама.

– Все говорят, что с такой прической я похожа на маму.

– Всем им нужны очки. – Кендалл приподняла пальца ми подбородок Оливии и посмотрела ей в глаза. – Вы гораздо очаровательнее, чем ваша дорогая мама. Иначе как, по-вашему, вы могли бы убедить вашего отца и братьев, что постоянно вращаться и едва ли не жить на кухне – это вполне приемлемо? Только с помощью вашей улыбки. – Кендалл оставила в покое подбородок Оливии и встала. – Вы бы выглядели как страдалица и жертва с терпением святой, если бы захотели в точности походить на маму. Вы же всегда выглядите так, словно каждый миг для вас – это подарок, и вы не можете дождаться, что он вам принесет. Вы выглядите так естественно.

Оливия засмеялась; она просто не смогла сдержаться. Кендалл могла заставить улыбнуться так же легко, как придумать любое объяснение. Но Кендалл ошибалась. Вовсе не ее улыбка склоняла людей на сторону Оливии. Причина другая – ее умение готовить.

– Короткие волосы вам очень идут, леди Оливия. Знаете, мне уже несколько лет хотелось их подрезать.

– Ты очень терпелива со мной. Почему ты остаешься в Пеннсфорде, если знаешь, что меня не слишком беспокоит, какое платье мне надеть и есть ли у меня новейшего фасона шляпка? Ты можешь одевать самых изысканных леди страны. А твой талант пропадает здесь.

– Это сейчас очень напоминает ложную скромность вашей матери, упокой Бог ее душу. – Кендалл принялась подтыкать простыни Оливии. – Мало на свете герцогских семейств, которые столь внимательны к своим слугам, как ваше. Ваш отец наблюдал не только за тем, как работает гильотина, когда был во Франции.

– Я знаю этот урок назубок, Кендалл. – Улыбка на лице Оливии погасла, и она произнесла, передразнивая отца: – Если мы не хотим революции в Англии, мы должны обращаться с нашими слугами не как с рабами.

– Не смейтесь над своим отцом.

– Слушаюсь, мэм. Но я и не смеялась. Просто я все время слышу это, словно он напоминает мне.

– А теперь спите, миледи. – Кендалл напоследок еще раз поправила простыню. Потом улучила момент и заменила оплывшую свечу новой, однако не стала ее зажигать. – Спокойной ночи, леди Оливия.

– Спокойной ночи, Кендалл, – послушно проговорила Оливия. Она скользнула под покрывало и, едва за Кендалл закрылась дверь, повернулась на бок и сунула руки под подушку.

Теперь у нее была не менее волнующая история, чем у мамы. Оливия Пеннистан была спасена от смерти в лесу красивым всадником. Разве это менее драматично, чем жить во Франции во время революции?

Мамину историю знают все. Как жаль, что никто не будет знать истории Оливии. А если узнают, она будет обесчещена. Если узнают, что с нее сорвали одежду и привязали в кровати, никто не поверит, что Оливия не была изнасилована. Ее охватил приступ паники при воспоминании об этом, дыхание пресеклось.

Это так отвратительно – быть беспомощной, находиться во власти людей, которых она не знала и даже не видела. Сердце, учащенно забилось, и, закрывая глаза, Оливия всякий раз боялась, что стоит их открыть, как она снова окажется привязанной к той кровати.